В совершенстве знавший историю античной философии, Гассенди ищет в ней достойного соперника Аристотелю, мыслителя, учение которого в состоянии вывести из философского тупика средневековой догматики. «Чтобы свергнуть с престола князя схоластики, следовало противопоставить ему соперника» (61, стр. 28). И Гассенди нашел ему достойного соперника, следуя по предначертанному которым пути можно было преобразовать философию, превратив ее из помехи научному прогрессу в его стимул и движущую силу.
Но, избрав этого соперника, Гассенди совершил второй исторический подвиг, требовавший такой же отваги и смелости, как и само по себе опровержение схоластики. Ибо соперником этим был античный мудрец, которого отцы церкви считали своим злейшим врагом, проклинаемым ими на протяжении всей истории христианства. Своим учителем Гассенди избрал Эпикура. «Моя эпикурейская философия», — писал он Пейреску (от 28.IV. 1631). «Мосье Гассенди, — свидетельствовал его приятель, — всегда следует своей эпикурейской философии» (Мерсенн — Ривэ, 17.IX.1632). А это было в те времена далеко не безопасно.
«Эпикуреизм как философская система, — констатирует Сортэ, — сохранялся, более или менее поколебленный, на протяжении четырех первых веков христианской эры. Из всех античных школ это была единственная, проповедовавшая радикальное неверие, формальный атеизм, отрицавший чудеса и сверхъестественное, признаваемые любой религией. Вот почему эпикуреизм, начиная с античности, стал синонимом неверия и антирелигиозности. Атаки отцов церкви и изумительный прогресс христианства сокрушили эту безнадежную доктрину…» (67, стр. 67). Уже в первом веке нашей эры Сенека писал в своем трактате «О прекрасной жизни»: «О школе Эпикура… скажу одно: она в дурной славе, опозорена…» Не будучи христианином, стоический философ добавлял: «И незаслуженно».
Совершавшему экскурсию по аду автору «Божественной комедии» сопровождавший его Вергилий, дойдя до шестого круга ада, где погребены безбожники, указал:
И четыреста лет после Данте, после эпохи Возрождения, ожесточенная ненависть церковных доктринеров к эпикуреизму нисколько не ослабевала. «О, несчастный и порочный век! — восклицал современник Гассенди францисканец Жан Буше. — Век, который можно назвать веком Эпикура, еще более презренный, чем этот подлец. О, порочные нравы! О, торжествующее свободомыслие!» (57, стр. 29). А четверть века спустя после смерти Гассенди епископ Дируа повторял эти увещевания: «Зачем оказывать доверие и уважение человеку, одно имя которого уже выражает презрительное отношение к религии и добродетели?.. Зачем восстанавливать память личности и философии, которая была столь подозрительной и столь одиозной для всех святых отцов и для всех любителей добродетели?» (26, стр. 243). С полным основанием резюмирует положение дел в те времена Дидро в своей «Энциклопедии»: «Ни одна философская система не была меньше понята и больше оклеветана, чем система Эпикура» (40, т. V, стр. 179). Реабилитация этой системы Пьером Гассенди требовала не меньше храбрости и твердости духа, чем эрудиции, глубокомыслия и чувства нового. «Ничто не могло заставить его отказаться от цели: ни трудность, ни непопулярность предпринятого начинания» (67, стр. 78, 79). Неосуществленный замысел семитомных «Парадоксальных упражнений» и скандальная история с Бито не остановили его от противопоставления философскому кумиру схоластиков оклеветанного и проклинаемого ими «исчадия ада».
Гассенди вполне отдавал себе отчет в том, какому риску он подвергнет себя, если опубликует апологию Эпикура, превознесет учение и личность основателя афинского Сада, столь опороченного свирепствующим клерикализмом. Не лучше ли довольствоваться эзотерическими высказываниями? «Я располагаю, — писал он своему вюртембергскому коллеге, — иными соображениями насчет философии древних, но приберегаю их для себя и своих друзей, ибо восхваляемая общепринятая философия и та философия, которую я одобряю, — совершенно разного рода» (письмо Шикхардту от 27.VIII. 1630).
Впоследствии, рассказывая о жизни и деятельности Эпикура, Гассенди обращал внимание на то, что «в душе Эпикур мог думать так, как хотел, но в своем поведении он подчинялся законам государства» (4, т. V, стр. 167), что одно дело, когда мудрец высказывает свои мысли в среде немногих, разбирающихся в философии, а другое — когда обращаешься к несведущей толпе. Известный неокантианец Ф. А. Ланге, приведя эти высказывания Гассенди, в данном случае прав, замечая, что «последнее положение, по-видимому, гораздо более подходит ко времени Гассенди, чем ко времени Эпикура, который пользовался уже значительною свободой преподавания и слова и применял ее на деле» (17, т. 1, стр. 289).