После этого я сел на место. Чудо-юдо снова показал под столом большой палец, хотя скорее это мне надо было ему показывать: «Во!», ибо текст он заготовил очень веский и, солидный.
На полторы-две минуты воцарилась гробовая тишина. Дон Хосе Соррилья все это время напоминал человека, которого с размаху посадили на кол, да так быстро, что он стал задумываться над своим неудобным положением лишь в тот момент, когда кол подошел к горлу. Дон Хосе судорожно хватал воздух, глаза заметно выкатились из орбит и оторопело уставились куда-то в потолок, где, к сожалению, не было никаких рекомендаций по поводу сложившейся ситуации. Возможно, он уже видел, как виллы, построенные за счет дотаций Бернардо Сифилитика, описываются судебным исполнителем, как, со свистом пролетев на президентских и парламентских выборах, он лишается власти и улюлюкающая оппозиция тащит его на аркане к позорному столбу. Я даже испугался, что его хватит инсульт или инфаркт, а потому консультации все-таки придется отложить. Но Бог не выдал, а свинья не съела. Гражданин Соррилья Васкес пришел в форму, спрыгнул с невидимого кола и бодро заявил, что готов рассмотреть льготные условия по «мягкому» варианту.
Моя миссия после этого была практически завершена, потому что я за последующие полтора часа, то есть до самого конца консультаций, не проронил ни слова. Все вопросы решали отец и Перальта. Дискуссии не было. Хайдийская сторона на все отвечала «да». Я даже задремал, по-моему, и меня разбудили только тогда, когда настало время подписать какие-то документы. Мраморным «паркером» с платиновым пером я начирикал очередные закорючки: «A.Rodriguez», поручкался с президентом Соррильей, а затем в сопровождении всей остальной публики отправился в банкетный зал, где намечался торжественный обед.
Где-то по дороге на банкет к нашей дружной мужской компании присоединились дамы, то есть Таня и толстая негритянка-президентша, имя-отчество которой мне так и забыли сообщить. Вместе с тем как-то очень незаметно испарился Чудо-юдо.
— Ну, как дела? — спросила Танечка. — Купили островишко?
— Вроде бы, — сказал я, хотя общий итог переговоров представлял себе довольно смутно.
— А мне донья Соррилья картины показывала, — сообщила Кармела. — У них тут и Веласкес, и Сикейрос — все в копиях. Только почему-то все время называла меня сеньорой Бариновой.
— Скажи спасибо, что у тебя никто паспорт не спрашивал. Хотя, если откровенно, то им было все по фигу — кто ты и что ты. Правда, от Хавроньи мне, конечно, будет проборция, потому что нас тут, по-моему, телевизионщики засняли и фотографы вокруг носились. Да и папаня, конечно, молчать не будет…
— А ты уж и испугался? — прищурилась Танечка.
— Да мне-то бояться нечего. Я, как говорил убиенный тобой Джек, «чист, как швабра».
— Ты на некоторые имена, пожалуйста, наложи мораторий, — очень строго попросила Таня. — Джек, Кот, Толян, Андрюха… Первых двух мне вообще вспоминать противно, и я б их еще десять раз убила, если б могла. А вторых двух я сама помнить буду, без тебя. Уговорились?
— Как скажешь… — Мне было все равно, что поминать, что не поминать. Ни один уже не оживет. Покаяться перед ними я мог бы, потому что перед всеми понемногу был виноват. Особенно перед Толяном. Но даже если покаяться, это их с того света не вытащит. Тем более что в существование того света мне верилось с большим трудом, и не хотелось верить по понятным причинам.
Банкет прошел на редкость тоскливо и скучно, хотя Соррилья явно хотел не ударить лицом в грязь перед колумбийскими товарищами. Пожалуй, самым оригинальным номером в программе было вручение мне хайдийского паспорта на имя Анхеля Родригеса Рамоса, который, как это ни смешно, состарил меня на десять лет и два месяца, потому что год, число и месяц рождения принадлежали покойному брату Марселы, а он был ровесником Ричарда Брауна-натурального. Еще более удивительное открытие я сделал во внутреннем кармане собственного пиджака, сшитого накануне визита к президенту Соррилье. Там обнаружился еще один паспорт на имя Анхеля Родригеса Рамоса, но уже колумбийский. Нашел я его только тогда, когда стал класть туда хайдийский. Там же обнаружились и международные водительские права на это имя. В России, наверное, удобнее быть хайдийцем, на Хайди — колумбийцем, а в Колумбии — россиянином. Так или иначе, запас беды не чинил, и я с благодарностью принял тройное гражданство.
Тем не менее, поскольку все пялились на меня и чего-то ждали, я втихаря спросил у Перальты, чего именно ждут. Оказалось, что ждут теплых слов. Я поблагодарил Соррилью за высокое доверие и обещал с честью нести хайдийский паспорт, когда пойду по миру. Все это было, конечно, сказано по-испански, а потому принято на полном серьезе. Мне даже зааплодировали, хотя, наверно, аплодировали бы даже в том случае, если бы я сказал, что это самое хайдийское гражданство я видал в гробу и в белых тапочках. Подхалимы и бюрократы, по сути дела, одинаковы во всех частях света, и дону Хосе приходилось вести себя так же, как секретарю райкома, принимающему у себя делегацию от какого-нибудь крутого министерства, задумавшего возвести на районных землях некий гигант социндустрии. Все это дело мне было очень понятно, хотя и ужасно противно. Тем не менее я еще раз поблагодарил за теплый прием и гостеприимство, а затем распрощался с местными начальниками.
Уже во дворе президентского дворца, когда передо мной и Таней открывали дверцу «Кадиллака», подбежал Перальта и сообщил:
— Сеньор Серхио предлагает вам заехать к сеньоре Эухении.
— Отлично! — бодренько сказал я. — Обожаю астрологию.
Перальта только улыбнулся. Наш автомобильный конвой, опять уменьшившийся до первоначального состава, без особых приключений добрался до Боливаро-Норте. По-прежнему впереди нас неслась полицейская машина с мигалкой, потоки автомобилей останавливались, даже многочисленные световые рекламы, как мне показалось, переставали мигать и замирали, чтобы не мешать нашим водителям. Ночной Сан-Исидро смотрелся очень шикарно. Я с тоской подумал, что вряд ли когда-нибудь смогу пошляться по этому городишке в свое удовольствие, как простой и мирный турист. Теперь мне тут шагу не дадут ступить без охраны и без толпы журналистов. Паблисити, мать его так!
На часах было уже без четверти одиннадцать, когда мы вылезли из машин в подземном гараже сеньоры Эухении. Весь дом охранялся не только коллегами покойного Ромеро, но и целой кучей агентов хайдийских спецслужб. Меж ними доблестно тусовались и несколько колумбийцев.