— Да-да! — кивнула Хавронья Премудрая. — Все выводы сеньориты Рохас весьма интересны. В частности, то, что заклинания, употребляемые знахарями, играют роль ключевых слов, шифров-паролей, которые, возбуждая определенные участки мозга, активизируют защитные системы организма. Я давно изучаю воздействие звуковых комбинаций на деятельность мозга, и многое из того, что рассказала Рохас, мне было интересно узнать…
Я получил тайм-аут для размышлений. Хрюшка бойко затарахтела, загружая супергадалку своей эрудицией. У Эухении сперва заиграла на устах несколько ироническая улыбка. Мол, что ты, деточка, в этом смыслишь… Но потом как-то незаметно сеньора Дорадо стала серьезнее, затем еще серьезнее, и, наконец, в ее экстрасенсорных глазищах появился вполне живой интерес. Ленка как-то походя, будто о чем-то давно известном, говорила о вещах, которые вопреки воле супергадалки заставляли Эухению заметно дергать веком. Да, Хавронье, особенно если она была в ударе, удавалось таким способом создавать о себе отрадное впечатление.
Пока Чебакова научным путем вешала лапшу на уши Эухении, практически повторяя методику обработки Генри Стюарта, я старался отключить внешнее восприятие. Подозреваю, что Ленкины знания о воздействии комбинаций звуков на мозги, были весьма фундаментальными. Говоря по-русски, этот процесс назывался «забалтывание». Эухения не просто слушала. Она довольно активно говорила, но при этом именно то, что от нее хотела слышать Хавронья. Почему я старался не слушать Ленку? Во-первых, потому, что меня не очень интересовали научные подробности. А во-вторых, потому, что я уже знал: внимательно слушать Хавронью — дело не слишком безопасное. Отдельные слова как бы ввинчивались в мозг и начинали в нем зудеть. Нахватав пять-шесть таких «зудящих» слов, можно было надолго обеспечить себе бессонницу или некую навязчивую идею.
«Лусия Рохас», видимо, стало «зудящим» словосочетанием для Эухении. Ленка играючи вытягивала из гадалки информацию о том, чем занимается доктор Рохас. Все это было интересно прежде всего для самой Ленки, а затем, вероятно, для Зинки и Чудо-юда. А вот те вопросы, которые были интересны мне, то есть о том, какие исследования вел покойный папаша Лусии профессор Хайме Рохас, каким образом он вживлял Сан, Мун и Стар микросхемы и что он знал об «особой цепи», которую впоследствии собрала Киска на борту «Боинга», — до всего этого Хрюшка еще не добралась.
Возможно, я бы задремал под увлеченную дамскую беседу, в которой удивительным образом переплетался разговор двух специалистов по нейролингвистическому программированию с трепом двух дам, перемывающих кости третьей. Видимо, не случайно русские бабы с удовольствием смотрят латиноамериканские «мыльные оперы», сюжеты которых вертятся в основном вокруг того, кто от кого забеременел, кто на ком должен жениться и почему до сих пор не женился, хотя это можно было сделать еще в пятой серии, а нынче уже 299-я…
Однако заснуть мне не дали, потому что явилась Пепита и тихонько прошептала что-то на ухо сеньоре Эухении.
— О-о-о… — просияла Эухения, обращаясь к Хрюшке. — Сеньора Баринова, вам необыкновенно повезло. Доктор Лусия Рохас сейчас присоединится к нашей компании.
— На ловца и зверь бежит, — сказала Ленка по-русски.
Я сделал какой-то жест из серии «Ах, какая радость!», но на самом деле несколько струхнул. У гадалки, как я понял, кроме понта и театральных эффектов, было очень мало реального научного потенциала. Скорее всего если что-то и было, то шло от Лусии. А вот сама Рохас, судя по всему, располагала мощным потенциалом.
Посмотрев на Ленку, я понял, что у Хавроньи броня крепка и танки быстры. Это придало и мне уверенности.
Лусия Рохас оказалась сеньоритой очень скромной и даже застенчивой. Ей было где-то чуть-чуть за тридцать, и по местным меркам она была уже старой девой, которой впору записываться в святую обитель, дабы стать хотя бы «Христовой невестой». Выглядела она аккуратно, даже ухоженно, но не сексапильно. С такой девушкой очень хочется быть умным (если это, конечно, удается), но желания отважиться на нечто более земное и примитивное — ноль без всякой палочки. В очках она выглядела слишком холодной и отрешенной от мира, без очков — беспомощной и даже глупой. К тому же она была совсем маленькой и тихой по сравнению с пышной и горластой Хавроньей.
— Сеньорита Лусия Рохас, — торжественно произнесла Эухения, — позвольте вам представить супругов Бариновых из Москвы. Дмитрий и Елена — сын и невестка профессора Баринова…
Пришлось встать и поклониться.
Лусия ответила застенчивым кивочком и немножко поморгала глазами. Впечатление было такое, что она немного обалдела от присутствия столь высоких гостей аж из самой Москвы. Я даже подумал, что дочь репрессированного профессора не в курсе тех изменений, которые произошли на территории бывшего первого в мире социалистического государства, и все еще полагает, будто мы — граждане мировой сверхдержавы.
Но вскоре выяснилось, что дело вовсе не в нашей национально-государственной принадлежности, а в том, что мы близкая родня профессора Баринова.
— Я очень рада, — сказала доктор Рохас. — Я внимательно слежу за всеми работами, которые публикует Центр нетрадиционных методов обучения, а ваши, сеньора Елена, читаю с особенным вниманием… А вот с трудами Дмитрия я, к сожалению, незнакома. Вы, вероятно, работаете в иной области?
— Да-да, — поспешила подтвердить Хрюшка, — Дима работает референтом в частной фирме…
—…которая оказывает центру некоторую финансовую помощь, — добавил я и вызвал легкое удивление.
— О-о, — вскинула брови сеньорита Рохас, — Дмитрий, вы случайно не уроженец Хайди? Сейчас, правда, этот характерный для района Мануэль-Костелло выговор уже почти исчез, но лет десять назад я бы подумала, что вы родились на Боливаро-Норте.
— Случайное совпадение, — с легкой досадой произнес я. — Моя родина — Санкт-Петербург. До 1991 года он был Ленинградом.
— Тем не менее, — вставила сеньора Эухения, — Лусия совершенно права. Я уроженка этого района и даже удивилась, когда услышала от русского такое произношение. Пожалуй, нигде на Антилах так не говорят, а на континенте тем более.
— Мне очень лестно узнать, что Диму принимают за местного… — пропела Хрюшка. — Но он действительно русский. Кстати, у вас, сеньорита Рохас, произношение настоящей испанки. Вы родились не на Хайди, верно?
— Да, — подтвердила Лусия, — я родилась в Мадриде. Мой отец был студентом, а потом стажировался и вел научные исследования в различных клиниках Испании. Тогда там еще правил Франко, и у нашего президента Лопеса были с ним прекрасные отношения. Потом Франко умер, и отец вернулся на Хайди.
— Наверное, это было не очень приятно — уезжать из страны, которая переходила к демократии, и возвращаться в тоталитарное общество? — посочувствовала Ленка.
Я чуть не фыркнул, удержавшись только благодаря героическим усилиям. Эх, с каким бы удовольствием я вернулся сейчас в тот поганый, но родной тоталитарный Союз! Там хоть ясно было, как себя вести, чтоб не влипнуть. Не высовывайся — и не посадят. Не лезь на рожон — и не припорют. А при дерьмократии все уж шибко беспредельно… То мочи кого хошь — и ничего не будет, то лишнее слово вякнул — и жди дырку в башке.
Но Лусия, конечно, завздыхала и утвердительно кивнула.
— Конечно, конечно… Мне было уже двенадцать лет, я все понимала. Я мечтала, что отец отправит меня учиться в Испанию. Здесь все было ужасно глупо и скучно. Парады какие-то, всюду портреты этого параноика, запретные зоны, полиция на каждом шагу, сообщения об арестах… В школе запрещали носить юбки короче, чем на тридцать сантиметров от пола до подола. Ни косметики, ни духов, никаких украшений. С утра — национальный гимн, молитва, по окончании уроков — молитва и опять гимн. Учения по гражданской обороне, перевязочная подготовка. Ужас!