Яункалн сам понимал, что обвинительная речь слишком длинна, этим он позволяет продавщице собраться с мыслями и обдумать ответ. Кстати, она была из тех девушек, что за словом в карман не полезут. Упершись руками в прилавок, она сделала глубокий вдох и перешла в контратаку:
— А почему вы об этом спрашиваете у меня? Не я же принесла в сумке эту коробку, вы сами ее притащили. Где-то взяли искалеченный «Дзинтар» и теперь шантажируете!..
— Вы не станете отрицать, что позавчера продали этим ребятам «Сикуру». Герберт, покажи бирку...
Продавщица с презрением отмахнулась.
— Не требуется... Где тут сказано, что это тот самый ящик? Почему я должна верить вашему шкету?
— А кто вам позволил в нарушение правил торговля продать несовершеннолетнему такую дорогую вещь? Вдруг он украл деньги у родителей?
Выстрел, произведенный Яункалном без прицела, в мишень все-таки попал. Продавщица стала помягче.
— Послушайте, гражданин, у нас тут не фирменный магазин, а комиссионный. Какой товар приносят, я такой и продаю. И силой никого покупать не заставляю. Нравится — плати и забирай товар, не хочешь — ставь на место, привет и до свидания. Этот молодой человек все проверил в моем присутствии, да еще до этого полчаса крутился перед прилавком. Ловил и Монте-Карло, и Лондон, и «Голос Америки», и мало ли что еще. Приемник работал как часы. Мне никто не платит за то, чтобы я еще развинчивала товар. Я не инженер с высшим образованием... Слишком много от меня хотите за семьдесят пять рублей в месяц!
Яункалн очень внимательно прислушивался к голосу продавщицы, но так и не уловил в нем ни одной фальшивой ноты. Разве что долго копившуюся досаду на то, что ей — такой юной, красивой и обаятельной — приходится с утра до вечера томиться в пыльном помещении, в то время когда другие могут загорать на пляже, строить свою личную жизнь. Да еще надо выслушивать всякие идиотские, беспочвенные упреки!
— Поймите меня правильно, у нас нет никаких претензий к вам лично. Мы пришли узнать, кто принес этот приемник на продажу, чтобы сходить к человеку и поговорить.
— Так надо было и сказать с самого начала, а не кулаками размахивать... Покажите мне бирку!
— По ней ничего нельзя понять. Даже если допустить, что первая буква «р».
— Ступайте к директору, пусть посмотрит в книге. Завтра с утра, сегодня у него выходной... — Голос продавщицы приобрел теперь бархатистость. — Знаете, вы лучше обратитесь к приемщику. В конце концов это он должен отвечать за принятый на комиссию товар. Минуточку...
Она приоткрыла скрытую портьерой дверь и просунула голову в соседнее помещение.
— Там сейчас полно. Посидите или выйдите на солнышко, я вас позову, когда Мендерис освободится.
На улице они чуть не столкнулись с Ренатой Зандбург, в этот момент вылезавшей из микроавтобуса с петухом Рижской киностудии на боку и надписью «Последний улов» над лобовым стеклом. Лицо у нее еще было покрыто смуглым тоном, над верхней губой чернела тень старческих усиков, под расстегнутым летним пальто виднелся простенький халат из темного сатина: накануне, когда тетушка Зандбург играла роль богатой домовладелицы, подошли ее собственные платья, теперь же в эпизоде уборщицы пришлось надеть костюм студии.
— Вижу, вижу, полная неудача! — кричала она. — Ничего, не вешайте нос, сегодня я вас больше не покину.
Выслушав рассказ о разговоре с продавщицей, тетушка Зандбург принялась успокаивать Яункална:
— Ничего, еще ничто не потеряно. Если только эта гусыня не предупредит приемщика, мы его возьмем в такой оборот, что он сам себя выдаст и нам же будет руки целовать. Эмиль Мендерис... Не с такими героями я справлялась! Я ведь знаю, где у него больная мозоль. Если по-хорошему разговаривать не станет, натравлю Викторию, и от него мокрое место останется... Дети, марш в уголок, ждите нас там!
Взяв Яункална под руку, тетушка Зандбург принялась прохаживаться с ним мимо витрин магазина. Заметив отражение своей согбенной спины, Тедис едва удержался от смеха — вот также в английских кинофильмах выглядят мучимые подагрой претенденты на наследство, когда сопровождают к столу своих родовитых тетушек. Хорошо, что его почти никто не знает в этом городе... Рената Зандбург все говорила и говорила:
— Так всегда бывает, если жены чересчур самоуверенные. Дома Эмиль пикнуть не смеет, ему покурить даже на кухне не разрешается, надо в сад выходить ради пары затяжек. Вообще-то он тихий пьяница и картежник, а при случае и бабник. Что сделала бы я на месте Виктории? Муж как-никак, надо жить вместе. В субботу купили бы пол-литра, перекинулись бы с ним в подкидного, иногда на танцульку выводила бы. А Виктория считает, что можно удержать от всего одними запретами. Ей даже в голову не приходит, что послушный муженек может ходить окольными путями, что в чужую постель можно забраться и среди бела дня, в рабочее время срезаться в карты, тяпнуть коньячку и к вечеру снова быть трезвым, как стеклышко. Полгорода трунит над ней, а Виктория ничего не замечает, как лошадь с шорами на глазах...