— О вашем ребенке позаботятся, — сказал Кашис. — Я думаю, вас лишат материнства. Даже в том случае, если суд решит не лишать вас свободы... Товарищ Блумберг, оформите протокол. Да возьмите с нее подписку о невыезде из Ужавы без разрешения следователя. Я подожду на улице.
Подышать свежим воздухом вышел и Страупниек.
— Ты доволен? — спросил он у Кашиса. — На сей раз у тебя получилось как у Цезаря: пришел, увидел, победил...
— До победы еще далеко, — задумчиво сказал Кашне. — У меня такое предчувствие, что этого Гринцитиса голыми руками не возьмешь. И пока я себе очень еще смутно представляю, как организована эта махинация с приемниками, кто еще в ней замешан, какая роль отведена Мендерису и его любовнице, почему все время путается под ногами этот Чип...
— Товарищ полковник, — обратился к нему шафер машины. — Только сейчас вызывал Вентспилс. Просили, чтобы отсюда мы ехали прямиком в Интернациональный клуб моряков.
Янис Селецкис Чипа увидел сразу — тот сидел у стойки бара. Обычно посетителя, хватившего лишку, выставляли за дверь, но Ева попросила не трогать Чипа. Теперь оставалось созревший фрукт лишь снять с ветки.
Зато Кашису стоило хлопот урезонить свою тещу.
— Другой сказал хотя бы спасибо, ручку поцеловал, — выражала неудовольствие тетушка Зандбург. — А ты меня домой тащишь. Отоспаться я и в гробу успею, на этом свете хочу гулять! И вообще без Расмочки я никуда отсюда не пойду.
— И моя дочь тоже здесь?
— Гляди, как мило она танцует с нашим Тедисом.
Кашис уже заметил Яункална в толчее танцующих, но никак не мог поверить в то, что яркая блондинка в его объятиях — Расма. Наконец музыка смолкла, и запыхавшаяся пара подошла.
— Ева одолжила мне свой парик, — рассмеялась Расма. — В прошлом году это был последний крик моды, она его носила не снимая, а сейчас решила, что свои волосы красивее.
Кашке не слушал болтовню дочери, зато Яункалн чуть не подпрыгнул — вот почему в комиссионном магазине ему сказали, что Ева Микельсоне блондинка! Чьи же это были слова — бедняги Эмиля или скользкого Иманта?
День седьмой.
Спал в ту ночь скорей всего один Имант Гринцитис, который считал, что удалось разогнать черные тучи над головой. Тетушка Зандбург после коньяка боялась принимать свой привычный седуксен и, чтобы время не пропадало даром, занялась наведением в доме порядка, не давая спать ни Тому, всякий раз оказывавшемуся на пути у веника, ни бедной Расме, заслужившей отдых после блестящей операции в Интерклубе.
Не теряли времени и участники следственной группы. Тедис Яункалн и Янис Селецкис хотели прямо из клуба пойти к директору комиссионного магазина, но Эдуард Кашис посоветовал не спешить. Нечего было рассчитывать на то, что Гринцитис сам поднимет руки вверх и добровольно признает свою вину. Как раз наоборот — надо полагать, что человек, так хитроумно замысливший убийство, приготовился к обороне до последнего дыхания. И было бы не удивительно, если бы нашлась даже отравленная аконитином собака. Ведь Эмиль Мендерис по-прежнему был готов принять на себя все семь смертных грехов... Значит, надо было тщательно подготовиться к акции обыска, надо было распределить силы, чтобы в первом разговоре обвинение было не из пальца высосанным, а опиралось на убедительные доказательства. И тем не менее Тедису казалось, что Кашис со Страупниеком нарочно затягивают совещание. Не считают ли по прежнему работники старой закалки, что наилучшее время для таких посещений — час рассвета?
Выбор пал на майора Блумберга и Тедиса Яункална. Милиционер, дежуривший в парадном дома напротив, сообщил, что Гринцитис никуда не уходил, что свет в окне на втором этаже погас вскоре после полуночи.
В пижаме и с сеточкой на голове Гринцитис больше походил на потревоженного мещанина, нежели на загнанного в западню злоумышленника. Изучив предъявленные ордера на обыск и арест, он развел руками.