И главное, куда рванул-то, паскуда? Не к голове панцерцуга, получать распоряжения, никак нет, сделал ноги ханурик наш туда, к хвосту, где уж точно ничего интересного не случилось, чтобы вызвать собой неурочную остановку.
Бам-м!
Колокольной мощи звук ударил мне в уши да так сильно, что разом их будто ватой забило. Только этого мне не хватало, без слуха разом остаться. Однако подвигал я челюстью туда-сюда-обратно, вроде прохрустело что-то там и разом отложилось. И что это за ерунда получается. Панцерцуг стоит, мимо меня через тамбур во все том же направлении второй уже оранжевожилетник протискивается, и все главное вокруг делают вид, что ничего особенного не происходит.
Бам-м!
На второй заход уже как-то полегче прошло, без хруста в перепонках. Привыкать к безобразию начинаю, что ли.
Вот только что вокруг меня происходит — по-прежнему без малейшего понятия. Акустическая аномалия на тамбурной площадке. Положение, как ни крути — глупее не придумаешь. Стою тут, ушами хлопаю, не бежать же вслед за этими, заполошными. Мне с мужиками всяко не по пути.
Бам-м!
Да что там, в конце концов, творится такое⁈ И вот я уже, вконец изнемогая от любопытства, высовываю свой холодеющий нос за боковину приоткрытой наружней двери вагона. А ну как там серой тянет или прочими вонючими газами? Однако ничего такого, никаких химических следов, приличествующих любой неполадке на жеде, не предвидится. Напротив, отчего-то воздух там, за пределами панцерцуга, не пасет креозотом и не шипит змеею, а только доносит настоянный, прелый аромат сырого леса. Как в детстве.
Чудеса какие, поймите меня неправильно, в них я ничуть не верю. Жизнь, знаете ли, отучила подобное принимать за правду. Скотство всякое, паскудство разное — это завсегда пожалуйста. А вот чтобы так, нет, не может такого быть.
Оно и правда. Только тут я увидел ее. Огненная шавка стояла там же, что и всегда ранее. Прямо передо мной. И глядела мне точно в глаза, низко прижав раззявленную пасть к земле и глухо рыча.
— Зузя, фу, свои это.
Какие такие свои?
— Проходи, мил человек, что стоишь. Панцерцуг долго стоять не может. Вот и пожитки твои уж принесли.
Оборачиваюсь недоуменно — и правда, вот они, мои два побитых чемодана. И никого вокруг. Тут я и понял, что дорога моя на этом и правда завершается. А начинается что-то совсем иное, мне покуда совершенно неведомое.
10. Троя
Жертвам научной фантастики
Вешают гири на сильные уши.
Если не веришь, сходи и послушай
О том, как поют соловьиные трели
Жертвы научной фантастики!
Тайм-аут
Да уж, дела творятся. Иштван который раз украдкой перекрестил живот и на всякий случай три раза сплюнул. И главное, никто из нас не молодеет, годы идут, столько всего дорог исхожено, столько сомнительных слов сказано, еще больше сомнительных дел сделано, но все равно каждый раз как лопатой по лбу такие новости. Эхма, вот так живешь-живешь, а потом раз, и уже либо хорошо, либо ничего. Такие дела.
И чего это его понесло? Сидел бы себе ровно, только ведь добрались, огляделись, выдохнули. Тут самое время обустроиться, вспомнить, наконец, с какого конца ложку держат, кота завести. В городе-то поди вкуснее, чем в пресс-хате, окруженной мычащими упырями.
Интересно местные отреагировали на наше возвращение. А ты чего, мол, вернулся, дружочек? А сами все отворачиваются, уроды.
А какой на деле у человека выбор, если на тебя если не с ножом, то с топором. Там друг дружке смотрят не в глаза, а на всё на гордо косятся, как бы кровушки попить вдругорядь, тут — своя напасть, всяк другого считает должным в строй поставить, по разряду определить. И попробуй только рыпнуться! Попробуй только оказать сопротивление! Пробовали, как же. Разом станешься для всех врагом номер один.
Как говорится, стоит выйти из зоны комфорта, тут-то самые чудеса и начинаются. Проще вон как этот обалдуй — выйти прямиком к желтой стене, к самому замку, и начать там орать дурниной — а подайте мне сюда государя-амператора, в народе, мол, бають, что он давно помре смертию, а правят нами с тех пор гули поганые — Плакатный, Бархатный, Лысый, Лохматый и Перелетный. Все едины с лица, только уши у них разные.
Пока орал, от него даже вохра замковая разбегалась в ужасе, только бы сделать вид, что не слышала того, что нельзя произносить. Аж охрип, так орал. Лицом посинеть успел, прибывшие санитары еле откачали. И главное ничегошеньки ему за то не было. Страна у нас свободная, здесь каждый может орать про государя-амператора, что хотит. Если молча и про себя.