Иштван не сдержался и тяжко вздохнул. Поначалу все даже подумали, ну, какая же дичь, видать потому и не тронули, что человек явно не своем уме. Кто по здравом размышлении будет такую крамолу прямо у желтой стены произносить? Хотя лучше бы он там, ей-бога, причиндалы себе к брусчатке ржавым прутом приколошматил, старинный обычай, понятное дело. А тут как?
Все только ходили гадали что будет. А ничегошеньки и не было. Да только на второй день пропал наш орун охальный. Пришел себе домой, лег запросто спать, а на утро пропал, как не было, поди пойми. Только слухи с тех пор ходили самые разные, что вохра его приморила, что напротив, взяли его в самый замок на роль советника, мол, уверовал государь-амператор, что только этот челик могет ему правду-матку в глаза сказать. Чушь, конечно. Ну посудите, или уже там гули на троне в очередь сидят сутки через трое, или ты на самом деле советник. Что-то одно.
Однако в итоге нашелся спустя неделю наш герой, весь лохматый и седой. На панцерцуге привезли, со значением. Никто не верил, пока собственными глазами в гробу не увидал. Такая, знать, его судьба. Вот и подумай теперь лишний раз, прежде чем рот невзначай открывать. Первыми, что интересно, заткнулись давние знакомцы Иштвана — прикормленные городские шакалы пера, которые обыкновенно ни в чем себе не отказывали. Ну то есть, про покойного они конечно прошлись, не снимая грязных сапожищ. Псих ненормальный, казачок засланный, но как-то в целом скучно, без огонька, без задора. А вот своеобычную шарманку про взвейтесь-развейтесь — как отрезало. Неделю спутник молчал, радиоточки изнывали от безделия. То ли темник никак не могли утвердить, то ли бухали все по-черному. Одна барышня чернобровая так и вовсе заявила — бобром траванулась, совершая ритуальный сплав на байдарках, никак не могла выйти на связь. Но как бы то ни было, в городах сразу обчественность почувствовала некоторую тревогу. Ходить все стали будто на полусогнутых, а кто и до того говорил в основном заговорщицким шепотом, те вовсе перешли на многозначительные подмигивания.
Иштван смачно сплюнул в канал и посмотрел на часы. Что-то старая карга задерживается. Не к добру это.
Сам он и до того случая все для себя понял. Да и что там понимать, скажите, если стоит выйти на прошпект, мимо тебя непрерывной грохочущей колонной несутся панцервагены. Что везут — непонятно, государева тайна, да только по всему видать — не пакетированный ромашковый чай в тех кунгах гулко громыхает. Громыхает там лютая смерть в товарных количествах. И направляется она тоже совершенно понятно куда. На ущения.
Тут Иштван мелко затрясся, как будто в падучей. Такой у него нынче смех стал.
Это согласно известной максиме главного замкового камлателя Сало — кто смеется, тот не страшен властям предержащим, ибо суть безвольны и слабы. Опасаться след тех, кто уже не смеется совсем.
Иштван умело сочетал в себе то и другое состояние, затаив после тех похорон в душе черную злобу, а для внешнего наблюдателя продолжая свою показную, а потому поверхностную фронду, до сих пор отчего-то не запрещенную в публичном поле. Да если так подумать, вполне понятно, отчего. Лишний пар должен выходить в свисток, иначе он станет совсем неконтролируемым, как там, перед желтой стеной. Тут одному крышу сорвало, а что будет, если весь город так орать выйдет? Государь-амператор наш не дурак, завсегда знает, где вожжи натянуть, а где и отпустить мальца. Ненавижу.
Иштван понимал всю бессмыслицу этого своего настроения, но ничего поделать с ним не мог. Стоило вечером только смежить веки в поисках нощного отдохновения, как тут же все его мысли устремлялись в знакомое русло — псина шелудивая кадет Варга как-то не то в пьяном бреду, не то в ином помрачении сознания сболтнул промеж разговора, что де под желтой стеной оставлен спесиальный проход, через который государь-амператор время от времени пробирается инкогнитой в город, послушать, что народ говорит. А поскольку инкогниту нарушать не след, вход в тот проход ничуть не охраняется, только нумерологический код стоит, который един государь-амператор знает.
И вот в сумеречном полубреду кажется Иштвану, что пробирается он в полумраке в тот самый ход, и сидит там, поджидаючи, только зубовный скрежет в темноте раздается.
Глупость, скажете? Глупость и есть. Только никак не оставляла Иштвана эта безумная мысль. И бог бы с ней, с мыслею, ну допустим, разузнал ты, пробрался, стоишь такой, поджидаешь. А дальше что?