Да и план, я бы заметил, тоже под вопросом. В чем он состоит — загадка, как скоро должен быть исполнен — мистика, даже когда его планируют пропечатать — невдомек, ибо сроки эти постоянно откладываются. Но даже если бы он был, наконец, раскрыт!
Величайшей ошибкой, считаю я, было бы низводить истинно подвижнические свершения до само собой разумеющейся банальщины. Да и подумайте сами, братие, каким чудом возможно каждый день требовать от человека государева подвигов ратных, чтобы без продыху, без халтуры, без послаблений и так годами? Никак, спешу вас убедить я, сие невозможно.
Чудо оно на то и чудо расчудесное, что редко бывает и отнюдь не метко бьет. Ибо ценность чего бы то ни было измерима токмо же его случайной редкостью. Что и без того под ногами валяется, может ли быть знамением невероятного? Если бы святоотеческие чудеса задарма раздавали всем желающим в базарный день, стали бы они истинным подвигом духовного труда?
Вот то-то же. И я неустанно продолжал и продолжаю бить перед высшими чинами замковой иерархии в громкий набат здравого смысла, слишком высоки последние дни стали ставки, слишком задрано крещендо на хорах, не можно так дальше тянуть, ибо у всякого певчего есть верхняя нота, дальше которой — один лишь задушенный хрип, и мы с вами, братие, уже стоим на самом пороге такого вот предельного надрыва.
Так, что за шум там сзади, совсем ополоумели меня перебивать? Э, але! Куда это все засобирались, лекция еще не закончена! Вот ты, чего суетишься, куда глазами косишь, а ну сядь на место немедленно! Звонок был для лектора! Братие, это провокация, не поддавайтесь, держите строй! Двери, затворите немедленно двери! Разом изгоним посторонних из храма! Бей охранных, мочи козлов! Эй, куда, куда вы меня тащите⁈ Помогите, братие, не совершайте непоправимую ошибку! Я у ленточки раненный! Ты кого бьешь, скотина! Не сметь тащить кавалера орденов и медалей! Врагу не сдается наш гордый каяк, последний парад наступа-ает!.. Занимидруги-иеэ-прихо-одя-а-а…
3. Покидая Макондо
В маленьких капельках жидкости сны
Город стоит из холодных огней
Ну а над ним еле-еле видны
Они. И ты это трогать не смей!
Мертвые дельфины
Злата шарахалась по всему дворцу, жалуясь, что закончила она Карломарский университет, а превратилась в служанку в этом сумасшедшем доме, между тем как ее муж, пьяница, атеист и бабник Милош, после возвращения с приема глубокомысленно рухнет на кровать, раскрыв пасть в ожидании бесплатного пирога с халвой, пока она одна тащит на своих хрупких плечах этот дворец, что держится на слове чести и клятвах, место, где без ее волшебного взгляда все сразу превратится в руины и хаос; и когда она ложится спать, желудок у нее горит, как будто она блюдо острого карри проглотила, и никто, буквально никто, не потрудится спросить, как она, Злата, провела ночь, или хотя бы из любопытства — почему сегодня так злобно смотрит, хотя да, от этой семейки она, разумеется, ничего не ждет, всегда была для них камнем в ботинке, просто недоразумение, о котором мечтают забыть, как о неприглядном уродце в темном углу, что отгоняет злых духов; эти интриганы вечно строят козни, окрещивают ее дамой сомнительных теорий и мастером интриг, и даже Милица — да упокоит Господь ее душу — вслух объявила, что Злата — та еще любительница путать черный ход с крестным ходом, — Боже мой, что за слова такие, — она терпеливо переносила все эти унижения, подчиняясь божественному замыслу, но все имеет свои пределы, особенно после того, как Стево сказал, что семья эта канет в Лету именно из-за того, что они впустили домой злобного демона в юбке, представьте себе, властного демона в юбке — прощай, Господи, мои грехи, — демона из самых что ни на есть подземных легионов, тех, кого правительство засылает к самой ленточке, и подумать только — он имел в виду ее, Злату, крестницу самого болотного князя Цане, даму такого благородного происхождения, что даже знатные особы Желтого замка завидуют ей, аристократке до мозга костей, которая может вписать в свои визитки целых одиннадцать титулов, единственную в этом городишке, которую не смущает стол на шестнадцать перемен, а этот ужасный пьяница, ее муж, умирая от смеха, говорил, что столько приборов нужно только человеческим многоножкам, и только она одна знает, когда и как подавать напитки и куда их наливать, не то что эта деревенщина — Милица — да упокой, Господи, ее душу — которая думала, что столовое вино пьют днем, а крепленое — ночью; она, Злата, во всем замке может похвастаться тем, что использует исключительно золотой ночной горшок, а вот этот злобный офицер, полковник Слободан — да упокоит Господь и его душу — осмелился спросить, заслуживает ли она такую привилегию, не потому ли, что она удобряет отхожее место хризантемами, представляете, так он и сказал, этими самыми словами, — а Татя, ее собственная дочь, подсмотрела, как она справляет нужду в спальне, и потом всем при дворе растрепала, что горшок хоть и золотой и украшенный гербами, но внутри — самое обычное дерьмо, и даже хуже, чем обычное, — дерьмо демона, на котором ходят панцерцуги, — представьте себе, ее собственная, родная дочь; что правда, то правда, она никогда не обманывалась относительно других членов семейства, но, во всяком случае, имела право ожидать малую толику уважения хотя бы со стороны своего мужа, ибо, как ни говори, он ведь ее супруг перед Богом и людьми, который произнес клятву в храме и тем самым возложил на себя по своей доброй воле и по воле Божьей великую ответственность и взял ее из родительского дома, где она жила, не зная нужды и забот, где она плела похоронные венки только ради времяпрепровождения, ведь ее крестный, князь Цане прислал ей письмо, скрепленное его собственноручной подписью и оттиском его перстня на сургучной печати, письмо, подтверждающее, что руки его крестницы сотворены не для трудов земных, а для игры на пианинах, однако же, этот бесчувственный чурбан, ее муж, забрал ее из родительского дома и, напутствуемый добрыми советами и предупреждениями, привез сюда, в эту дыру, где так часто льют дожди, что все стены уже отсырели, и не успела она в первый год замужества соблюсти воздержание, предписанное в дни поста, а он уже схватил свои прелестные сундуки и свой паршивый аккордеон и отправился жить в беззаконии со своей наперсницей, с этой жалкой потаскухой, достаточно взглянуть на ее задницу — пусть так, слово уже вылетело, — достаточно взглянуть, как она вертит своей задницей, здоровенной, будто у молодой кобылы, и сразу станет ясно, что это за птица, что это за тварь, — совсем другой породы, чем она, Злата, которая остается дамой и во дворце, и в свинарнике, и за столом, и в постели, прирожденной дамой, богобоязненной, законопослушной, покорной своей судьбе, она, конечно, не согласится вытворять разные грязные штучки, их можно вытворять с той, другой, та, другая, разумеется, готова на все, как городские прошмандовки, и даже хуже их в тысячу раз, прошмандовки хоть поступают честно и вешают на двери красный фонарь, еще бы не хватало, чтобы он вытворял такое свинство с нею, с Златой, единственной и возлюбленной дочерью маменьки и папеньки, в особенности последнего, этого святого человека, истинного христианина, кавалера ордена Святых даров, а они оба особой милостью Божьей избегают тления в могиле, кожа у них и после смерти остается чистой и гладкой, как атласное платье невесты, а глаза живыми и прозрачными, как яхонты, что уже само по себе обеими церквами признается за чудо, открывающее путь к сану святых, вот уж разительное расхождение с тем, какие прегрешения окружают Злату в этом проклятом дворце, наполненном смрадом тлена духовного, а что вы хотите от семейства с подобной фамилией — Сало, при этих звуках у горожан начинали трястись поджилки, но для Златы семейка Милоша была ничуть не страшна, ибо она доподлинно знала, насколько гнилы все его родные изнутри, и не лежать им во гробах нетленными, напротив же, они даже не рыгать за столом толком не в состоянии, сам же глава семейства Милош, принявший этот титул после кончины егойного дедушки патриарха Йована Старого — да упокоит Господь его душу, только на посторонний взгляд был строг, силен и опасен, в глазах Златы он постоянно представал двуличной мразью, которую и бояться-то противно; ну, подумаешь, приложит спьяну оплеуху-другую, в гимназии Злата с подружками сильней дрались после отбоя, поспорив во время шуточной дележки женихов, а тут и говорить нечего — ладонь у Милоша по случаю была такая