Зузя уже тут как тут. Облезлый хвост редкой метелкой елозит по линолеуму, слезящиеся глаза ждут, ну давай, хозяин, мы же сегодня погуляем.
Сегодня. Сего дня. Интересно, сегодня — это когда? Заглядывать в календарь я перестал еще в первый год моего заключения, да и смыслу в том? Стычэнь, май или листопад, какая кому разница. Прорезь бруствера продемонстрирует мне примерно ту же картину вечной осени.
Свистнув разочарованную Зузю, я побрел себе привычной тропой — сперва на склад.
Таскание ящиков с тушняком представлялось мне такой же привычной активностью, как и утренний будильник. Даже больше — если хотите знать, я с этого когда-то начинал.
Да, ваш покорный слуга в те далекие времена был скромным водителем грузового панцервагена, с которого весь спрос — сунуться с накладными на склад, дождаться, пока сапоги закинут ящики в кунг, да отвезти их потом по назначению. Так я и узнал про это место. Не то, чтобы оно и без того было особым секретным, но, право, так далеко в лес я бы по собственной нужде никогда не добрался даже до всего.
Но когда совсем прижало и люди принялись осаждать вокзалы, напрашиваясь на предупредительные выстрелы охранения, я оказался одним из немногих, кто знал, куда двигать.
Мой панцерваген до сих пор гниет там, сразу за воротами, по правую руку, ржавой грудой пугая меня в особенно сумрачные дни. Напоминая о моей ошибке.
В его просевшем кунге порой что-то копошится, бросая косые блики огней на понемногу зарастающую гнильем просеку вокруг моего бункера.
Если бы я тогда знал, зачем его спешно возводили именно здесь, то лишний раз подумал бы, прежде чем хвататься за казавшуюся в тот миг спасительной соломинку. Как есть схватил тогда Зузю в охапку и погнал.
С тех пор вот, всё таскаю ящики. Их тут много, и подвальная сырость не берет жирно промасленную жесть, ко всему для надежности покрытую рачительными вояками слоем олова. Я читал в инструкции, а для сапога инструкция, как говорится, мать и бать. Ха-ха. В общем, голод мне тут грозит разве что от вящей лени.
С каждой вскрытой банкой тушняка путь до ближайшего ящика от воротины бетонного пакгауза только удлиняется, потому будь добр с утра, пока есть еще сила в ногах, хватай очередной ящик и тащи с задних рядов к передним, отволакивая по пути опустевшую тару, чтобы ход не загромождало.
Я и хватаю. А Зузя послушно, пусть с неизменной тоской в глазах, трусит за мной следом. Не смотри на меня так, я знаю, я все знаю. И все помню.
Волочь ящик мне ой как непросто. Занозистые доски норовят вырваться из слабеющих пальцев, а ссутуленная спина дрожит натянутой струной. С каждым днем я теряю силы. Это единственное, что позволяет мне достоверно отмечать проплывающие мимо меня дни. Да оно и неудивительно, это только в дурной литературе на запасах сухпая можно полноценно существовать хоть вечность. На деле вожделенная «утка с черносливом» и «сладкий перец с мясом» мне попадается едва ли не реже, чем полузабытое сливочное масло. На одной же перловке можно легко протянуть ноги буквально за месяц.
Так что топай, таскай, ищи.
Сегодня мне повезло, попалась банка персиков в сиропе. Зузя, гляди, какая экзотика, порадуем себя сегодня. Даже дефицитный уротропин не придется изводить. Персик этот хоть и кислятина страшная и без запивки на голодное брюхо начинает разъедать измученные сухпаем желудочные стенки, зато от цинги спасает. Цинга у нас, выживальщиков — главная проблема по жизни.
Если не считать царящего вокруг мрака, от которого начинают болеть глаза.
На завтрак я, так и быть, включаю большую настенную лампу. Она уже заметно тускнеет и норовит противно мерцать — верный признак садящегося аккумулятора. Пожалуй, завтра запланируем работы с дизелем. Почистить, смазать, подтянуть ремень, заправить, долить воды, все по инструкции. Ну, и насладиться недолгим часом яркого, почти дневного света, заливающего все вокруг.
Самое поганое во всей этой праздничной иллюминации — то, что она скоро заканчивается. И потравиться выхлопом можно, и топливо палить нельзя — восемьдесят процентов заряда батарей — это как раз, чтобы протянуть еще неделю. Да, Зузя?
Зузя отвернулась, не желая со мной разговаривать. Обиделась, хотя пора бы уже и привыкнуть. Я бы и рад тебя выгулять, но увы мне, наружу нам с тобой никак не попасть.
Я помню тот звук так же отчетливо, как если бы услышал его прямо сейчас.
Щелк!
И затем нутряное сопение заходящих в пазы ригелей.
В первое мгновение я не осознал, что произошло, даже почувствовал некоторое облегчение. Уф, пронесло. Укроемся тут, пересидим, ты как, Зузя, уже освоилась?