Насколько понимал виконт, никто в толпе не сознавал направления всеобщего движения. Каждый просто слепо тащился вперед, ориентируясь на пятки впереди идущего; этот совокупный компас был тем единственным, что объединяло орду.
Хоть это было и бессмысленно, но виконт по-прежнему надеялся, что главные силы, находящиеся далеко за горизонтом, может быть, обойдут их башню стороной, и что если протянуть время, то постепенно все полчища сменят направление движения, обогнут их пристанище и схлынут с пустоши, как отступающий прилив. Однако, даже сохраняя в глубине души остатки слепой надежды, виконт понимал, что ни на чем они не основаны, однажды вечером они сорвут последний цветок, когда сброд из передних шеренг уже станет карабкаться на последний гребень. Что ж, подозвав виконтессу, он жестом предложил ей на выбор два самых больших бутона, отливавшие против обыкновения синевой вместо обычного рубина. Жена кивнула, указав в итоге на правый из них. Выбор был сделан.
Весь следующий день виконт провел в библиотеке, запечатывая самые ценные ее манускрипты в застекленные шкафы, стоящие между галереями. Работы было — непочатый край, если подумать, но именно потому она захватывала виконта своей бесконечной рутиной, спасая от тревожных мыслей. К вечеру, когда солнце садилось за домом, он уже с ног до головы был покрыт пылью времен, покрывавшей древние тома. За весь день они с женой не сказали друг другу ни слова. Лишь когда она заведенным ходом вещей направилась к музыкальной комнате, виконт удержал ее останавливающим жестом.
«Сегодня мы сорвем те цветы вместе, дорогая, — сказал он ровным голосом, — по одному на каждого. И это будет последнее, что мы должны будем сделать».
Тут его жена бросила короткий внимательный взгляд на стену. Неужели ей и правда не послышалось?
И действительно, они уже могли различить не далее чем в паре сотен шагов от стены грозный, угрюмый призрачный вой оборванной армии, звон цепей и треск деревянных колес: кольцо вокруг башни уже сжималось.
«Как такое может быть?» — оглянулась она на него вопросительно.
Что ж, как бы это объяснить. В каком-то смысле они всегда были здесь. И это не сорванные в их саду цветы отбрасывали толпу, это сама башня как будто на время возвращалась вместе с ними обратно во времени, даря им двоим радость забвения. Но есть и куда более верный план, который оплатит их былые грехи раз и навсегда, также навсегда сняв с них тяжкое бремя проклятия.
Стараясь не качать головой, виконт разглядывал их скромный садик в тени старой башни, взор его прочертил по шести колоннам портика, скользнул по лужайке. Виконт осмотрел черную чашу запруды, отражающую последний свет уходящего дня, отметив для себя пробегающие меж высоких стволов тени. Он медлил отвести взгляд от моста, на котором так много лет проводили они с женой прекрасные летние вечера. Как давно все это минуло.
«Виконт!»
Рев приблизившейся к стене орды сотрясал воздух. Тысячи голосов завывали на расстоянии каких-либо двадцати-тридцати шагов. Через стену перелетел камень и упал между цветов, сломав при этом несколько хрупких стеблей. Ничего, на этот раз время не вернулось вспять, ибо выбор был сделан. Виконтесса, все поняв, бежала к нему, а вся стена уже трещала под мощными ударами. Тяжелая плита, вращаясь и с воем рассекая воздух, пронеслась над их головами и высадила одно из окон музыкальной комнаты. В последний раз безрадостно звякнули клавикорды. Звякнули и затихли.
«Виконт!»
Он обнял ее, машинально поправляя сбившиеся вокруг драгоценных запонок рукава.
«Ну же! Последний цветок!»
Они быстрыми шагами спустились по ступеням в сад. Сжимая стебель тонкими пальцами, она аккуратно сорвала свой цветок и держала его теперь, сложив ладони чашечкой.
На секунду рев слегка утих, давая виконту собраться с мыслями, держа в руках парный бутон. В голубом свете искрящегося цветка он видел белые испуганные глаза жены.
«Держи его, пока можешь, дорогая моя, держи, пока не погаснет последняя искорка».
Они стояли, вернувшись на террасу, и виконтесса сжимала в ладони умирающий сапфировый цвет, и сумерки смыкались вокруг них, а рев голосов вовне нарастал и нарастал. Разъяренная орда продолжала творить то же, что и все прошедшие с первой огненной купели годы — крушила тяжелые железные ворота, и вся башня с самого основания сотрясалась от тяжких ударов.
Когда последний отблеск света в голубых цветах умчался прочь, виконтесса подняла ладони вверх, как бы выпуская невидимую птицу, затем, в последнем приступе отваги, подала руку мужу и улыбнулась ему улыбкой, яркой, как только что исчезнувший цветок.