— А ты лежишь и пахнешь как во гробе тишина, как пять сотен лет непрерывного сна, а мы плачем и терпим, сквозь скрежет зубовный и стон, что у нас песней зовется, да только не до песен нам и не до танцев похабных. А токмо до корпения над веретеном вертячим и жерновом тяжким, что только и едино сподобны ускорить течение застывшего времени.
Уф, набрала сызнова воздуха в грудь старушка, так что вихри воздушные от широких ее ноздрей потянулись к небесам, по пути втягивая в себе набрякшие хляби. Набрала и протянула вперед руку слепым жестом, как будто пытаясь ухватить впереди себя нечто, никому доселе невидимое.
— А мы-то что, мы ничего, мы не ропщем. Трудодень наш — во благо блаженное, а ночью боженька повелел спать-почивать, а не думу думать и не желать несбыточного. Трудись и постись, молись и вертись, как можешь, вот завет, вот совет да любовь Господни. Истинно глаголят святоотцы, кто сподобен терпения, то и будет царствие Его. А либералы, генералы и голы вечеринки истинно попадут все во ад и сгорят во геенне, всяк то по радиоточке слыхал, от верховного нашего камлателя, хоть блаженный, а дельный, хоть бредит да слюной на пену исходит, а правду говорит, кривду отгоняет!
С этими словами старушка как будто что-то невидимое ухватила скрюченной своей рукой, схватила, сжала и единым движением вырвала, продолжая сжимать пульсирующее толчками горячей крови нечто. В стоячем воздухе при этом где-то вдали, в самом сердце Желтого замка будто бы разнесся нечеловеческий вопль. Разнесся и пропал. Невидимый же предмет размером с переспелую грушу с сочным звуком плюхнулся в лужу на асфальте, и только кровавые капли потекли по воздетой руке, по локтю, смешиваясь по пути с дождевой водой и пропадая втуне красноватыми разводами.
— Он-то у нас за мужа, за отца бывал, сердешный, так уж заведено у нас со времен прадедушку. Сто лет как схоронили отца, сто лет, как осталась я без мужа, а оно и терпимо, оно и ладно, дрянь человек был, бузил, бил и пил, и насильничал, все как положено, так мы не роптали, да только как остались одни, тут же и горе было бы наше, как без догляду, как без порядку, крышу некому почистить, старый гнилой забор никак не починить. Но на то и радиоточка, чтобы хозяйству подмочь, чтобы народец направить. Заслушаешь с утра пленум, и сразу как будто силушка молодецкая в грудях наливается, любо-дорого! Сразу и колодезь расчищен, и сныть выполота, и сарай дровяной уж не так покосившись. И все помолясь, все перекрестясь, как есть — прекрасная жизнь мимо проходит, как в сказке! Это вам не поселковые алкаши, этим все чего-то не то, дрянь людишки, то колбасу им подавай за рупь за двадцать, то бумагу клозетную, не наше это, наносное, вражеское, болотное! Так ли, дочка?
Вопрос прогрохотал в стылом воздухе настолько неожиданно, что дочка, побелев лицом, чуть не выронила свой беззвучный инструмент из рук:
— Так, мама, так, — просипела она посиневшим горлом и вновь поспешила усиленно дуть в прорезь самодельного мундштука.
— Оттого и безблагодатность в народце, оттого и крамола, оттого и срывается пятилетка за три года, оттого и доволен враг, оттого и длятся народные страдания, весь подвиг трудовой и всяческие трудовые свершения втуне пропадают, всё грехи наши тяжкие и неверие! Но кто ропщет — тот враг вдвойне, хуже шпиена, ибо он не токмо сам не верует, еще и малых сих под крамолу подводит, согласно карломарской теории удвоенного времени! Но ты не думай, мы сдюжим!
Старуха-мать, выросшая уже ростом до семи локтей и подпирающая макушкой электрические провода, в этот момент разом осветилась голубым снопом коротнувших искр, с громким сухим треском, тем более удивительным в сырую такую погоду. С подобным звуком в лесу под ногой трещит жарким летом сухой валежник. Только когда же мы такое лето видали, всё дождь и дождь, и дождь.
— И на погоду мы тоже не ропщем, хотя и урожай погнил, и дом уже весь по пояс в черной плесени, потому как Бог терпел и нам велел, да и в чем тогда смысл бытия нашего смертного, смердного, смрадного, спёртого и пропитого, кроме как замолить грех и терпением своим искупить страдания Сына за Отца, а Отца за Сына, только лишь одним Духом Святым, только одним лишь Божественным подаянием! Мы уж и со сныти на крапиву перешли, а с крапивы на пырей, все одно нам мало, больше страданий! Больше тягот нам ниспошли, все переживем, всякое перетерпим! Лишь бы был бы толк, была бы цель! И мы уж слушаем-слушаем радиоточку, до мозолей на ушах, газетную вырезку вырезаем, стенгазету цельную ведем, да только мало все нам! Вот те крест, мало!