Там были все — бывшие председатели Госдуры и нынешние зиц-председатели Газенпрома, счетоводы и коневоды, баристы и журналисты, модные портные, танцоры разбитные, музыканты-рокеры, офисные полупокеры и даже одна статс-дама на выданье, крестница Самого, среди первых в ожидании стояла под проливным дождем, пока погранцы воротину с утра отопрут.
Можно ли ее в этом упрекнуть, будем честны хотя бы с самими собой, кто там сам не стоял, пусть первый бросит в нее камень. Однако же ни это рефлекторное телодвижение, ни единый патриотицский порыв, случившийся с немногими обожателями в целом ничуть не заинтересованной в столичном люде власти, причем порой с теми же ровно застенными последствиями, не являлся, если уж внимательно взглянуть, в сей драматический час ни типическим, ни хоть сколько-нибудь знаменательным с точки зрения грядущего самоопределения нации. Все это дрожало едва заметной ряской поверх тяжкой, неподвижной трясины, с каждым мгновением все сильнее затягивающей немногую оставшуюся живую обчественность.
Не будучи в душе ни упырями, ни вурдалаками, люди в основной своей массе предпочли сделать вид, что они — упыри и вурдалаки почище многих. Такая простая метода. И ты тоже — наверняка предпочел ровно ее. Скройся из виду в толпе бредущих навстречу близящемуся закату пожирателей мозгов. Затаись среди зомби-патриотов. Клацать челюстями, как они, не обязательно, а вот походку шаткую и тяжкое мычание — это уж не обессудь, изобразить придется. Потому что если нет — тогда, выходит, дорогой читатель, ты посмел совершить мыслепреступление уже самым тем, что истинно не слышишь зов любимой родины, из черных монолитов звучащий.
А зов этот с каждым мгновением раздавался все громче и все отчетливей.
Так мгновение спустя ты уже и сам на улице, шагаешь по столичной брусчатке, равнение направо, где торчит в обложные небеса Желтый замок, где указует путь угольно-черный шпиль монолита.
Поглядеть вокруг, вас много таких. Волей или неволей молчаливых попутчиков. С окровавленными стягами в руках, с лихою песней на устах. Шагом, шагом, навстречу уходящему позабытому солнцу. Вам не даны панцервагены и панцерцуги, на всех демонической силы не напасешься. Вы идете своим ходом, пешком, скачком, сверчком, раскоряком, идете на заход, не ведая, зачем, но задаваясь одним лишь вопросом — чем я лучше других?
Ничем не лучше, так-то посудить. Левой, левой, кто шагает дружно в ряд, ноябрятский наш отряд! Давно позабытая речевка начинает звучать в пустой голове как бы сама собой. Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону… Уходили ноябрята на гражданскую войну. Уходили, расставались, Покидая тихий край. Дальше песня вновь сбивалась на невнятное бурчание.
Подумать так, а был ли шанс избежать всего этого? Проскользнуть между струек, проскочить на тоненького, пробежать по шатким доскам деревянного настила поверх кровавого варева грядущих перемен, выбрать хотя бы для самого себя иной путь, не ведущий сюда, в центр мерно марширующих когорт в изгвозданных серых шинелях?
Наверное, был. И кто-то этим путем даже сумел воспользоваться. Но то были лишь единицы, толики, чуточки, крупинки, просяные зернышки и хлебные крошки. Но никак не большинство, не живое население огромного осколка некогда еще более громадной империи, раскинувшейся от лесов до болот, от морей до гор, от замков до деревень. Эти своим шансом воспользоваться не смогли, или не пожелали, или им не позволили, все эти детали уже суть не важны. Огромная людская лавина, ведомая зовом, а может, просто страхом, а может, просто привычкой во всем поступать, как все, не смея даже в собственных потаенных мыслях выделяться, однажды пришла в движение, и теперь уже была неудержима.
Подумать так, многие — да, пожалуй, что и большинство из нас — до сих пор оставалось людьми. Покуда и постольку-поскольку, но оставались. И выбор на самом деле все еще оставался за ними. Это в теории. Ведомо ли теперь на всем белом свете хоть единому живому человеку, как все это безумие остановить и если не обернуть вспять, то хотя бы свести неизбежный сопутствующий ущерб к минимуму? Да и возможно ли это вовсе, ведь если обернуться по сторонам, то любого из нас в тот миг обуяла тяжкая беспросветная безнадега, от которой опускаются руки, ломит кости и напрочь сбивает дыхание. Кто из нас без греха? Кто из нас не виновен, не замаран, не проклят вовеки кровавым наветом черного проклятия?