Безымянный рухнул, как подкошенный, колодой увалившись на дощатый пол, прямо как был, со спущенными штанами. Странное дело, живой и неживой, еще шевелится, елозит ногами, храпит, булькает, а сам уже — где-то глубоко по ту сторону.
Ух как она в тот раз умаялась, таща да закапывая. Чтобы поглубже. Чтобы не вылез.
С тех пор так и повелось — сны не уходили, дни становились чернее, тучи ниже, а лес — дремучее. Сама же Агнешка словно ждала чего-то, неминуемого и непреложного. Как те скрипучие ржавые шаги, что однажды послышались ей вдалеке.
Да, теперь это с ней будет всегда.
И так же отчетливо она поняла, что больше не станет никого тащить да закапывать. Бесполезно это, да и слишком хлопотно. Поди сообразят однажды за лесом на постое, что дело тут нечисто. Уходят в лес мужики да никак не возвращаются. Только комиссии с понятыми тут какой не хватало Агнешке. Ну-ка, продемонстрируйте, гражданочка, а что у вас тут за свежая яма нарыта-присыпана.
С тех пор минули годы и годы набрякшей в небесах черноты, а дознаватели к ней так и не заявились. Агнешка усмехнулась про себя да шмыгнула носом. За окном с утра подмораживало. Знать становится хуже.
— Что стоишь? Проходи, присаживайся.
Сел, как подкошенный. И руки, смотри, дрожат. Такого с ней еще не бывало. Знать, что-то изменилось там, за лесом да за ленточкой. Обычно ведь как — уверенности им в себе не занимать, то ли от безнадеги, то ли от общей безалаберности. Да и то правда, что терять тому, кто пошел в лес за своей судьбой?
Агнешка пригляделась. А глаза-то смотрят прямо, не бегают. Надо же. За всю эту темную пору первый пришел не наобум, не по мудовой хотелке.
— Ты, Гразя, чего хотел?
— Мне тут мужики говорили, дом, мол, в лесу стоит.
— Так-то уж и стоит?
Только головой помотал, поморщился. Не по нраву ему агнешкин шутливый тон. Ладно, мы можем и по серьезке.
— Ты мне, рядовой, башкой тут не крути. Говори по делу. Откуда сведения, что за оказия. Четко. Быстро. Три минуты тебе за все. Время пошло!
Надо же, гляди, пришел в себя, заголосил речевку, как от зубов отскакивать стало:
— Никакой оказии, слухи разные в казарме, только мне не слухи нужны, я по делу.
— Значить, наудачу сунулся?
Агнешка сверлила его черными глазами так, что впору дымный след зрачками оставлять. А он ничего, держится молодцом.
— А если и наудачу. Мне позарез из этого гнилого места убраться требуется. Покуда живой.
«Покуда живой», надо же.
— Дезертир, значит?
И снова башкой мотает, да что ж ты с ним поделаешь!
— Никак нет, говорят, что можешь ты так сделать, что никто меня и поминать не станет, был человек и нет человека.
Бывает и такое, чего греха таить.
— И зачем тебе это?
— Обернуться хочу, солнце снова увидеть.
— А кто тебе про то солнце наплел, рядовой Ковалик? Неужто тоже слухи?
— Но должно же быть где-нибудь солнце? Должно быть! Не может такого случиться, чтобы не было солнца больше! Хотя бы и в Африке!
Эвона как завернул. В Африку ему понадобилось. Да уж, дождей там да хмари вечной не сыскать. Только кому с того радость.
— Забудь.
— Что?
— Забудь про солнце. Тебе, Гразя, оно теперь без надобности.
Надо видеть эти глаза, как у побитой собаки. Аж сжатые кулаки побелели.
— Но почему? Неужели никак нельзя, я ведь не прошу ничего такого!
— А вот нельзя! Нельзя и все!
Тут рядового словно подменили, только что сидел на лавке мешком, и вот он уже согнулся перед Агнешкой, стоя на коленях на сыром полу, весь трясется:
— Да как же, матушка, я знаю, мне сказали, мне безо всякой шутки сказали, что можно! Не играй со мной, не притворствуй, не трави душу!
«Душу», да уж какую там душу, дружочек. Нет тут в лесу ни живых душ, ни мертвых, да и чего им тут делать-то.
— Вставай и уходи, Гразя, бесполезно меня просить-выпрашивать, обманули тебя. Не могу я тебе дать то, чего у меня нет.
Сказав так, Агнешка покосилась в сторону дурного отвара, дожидавшегося своего часа в привычном треснутом граненом стакане. Впервые с ней такое. Пожалела, стало быть, дала слабину, оставила последний шанс убраться отсюда живым.
Пожалела, ха.
Синеющие пальцы уже вцепились Агнешке в шею, прямо так, стоя перед ней на коленях в вычурной позе нелепого сатанинского моления, рядовой Ковалик в приступе исступленной ярости всею силою душил свою жертву. Свою госпожу. Свою спасительницу.