Монолиты эти следовало опасаться крепче призрачных границ ленточки, держись подальше и будешь цел, не суй свой острый клюв туда, где ему быть не след. Потому как именно цепочка монолитов, а никакие не летучие разведчики или бетонные надолбы заграждений, истинно хранят безопасность границы засечной черты, в просторечьи именуемой запросто ленточкой.
Покуда стоит черный монолит, покуда бьются у его основания поклоны павшим воинам былых времен, до тех пор ничуть не уступит вражескому инсургенту ни рядовой сапог, ни бравый генерал, ни черный ворон.
Исходящие от монолита эманации были не слышны и не чувствительны, да только возводимый ими непреодолимый купол становился неприступен для любого инсургента, сторожа границу почище любой панцер-машинерии. Как это работало, ворону было неведомо, вряд ли и его надсмотрщик, поедая баланду между дежурствами, был способен ощутить, что такого было в этой едва ли физически реальной броне, однако с тех пор, как повсеместно были заложены эти волшебные черные монолиты, разом прекратилось распространение всяческой заразы извне, ленточка встала, как вкопанная.
Однако работы для дозорных птиц оттого не стало меньше, более того, каждый вылет с появлением вдоль границы все новых монолитов, делался для крылатых глаз сложнее и сложнее.
Почему так?
Было то неведомо, да и вряд ли птице дано осознать всю глубину заложенной в стройные тела монолитов идейной составляющей. Не птичье то дело, не для нее монолит строился, не ей ему поклоняться.
Напротив, что-то в самих этих обсидиановых кристаллах словно подтачивало силы крылатого разведчика, норовило сбить его с пути, тянуло к сырой земле и кружило голову. Потому и точка вылета с каждым сумрачным днем прижималась все дальше к ленточке, надсмотрщикам же за воронами строго-настрого было велено ни в коему случае не залетать в периметр черных монолитов, пускай бы там бродили толпами инсургенты всех мастей, ворону внутри периметра было не место.
Потому как ни опасайся опасностей ленточки, с каждым вылетом крылатая разведка все плотнее отходила к незримой границе, по-прежнему высматривая всякий квадратный сантиметр леса в поисках врага.
Или хотя бы его смутного призрака. Дни бесплотных поисков порой погружали птицу в болото тяжких сомнений. Почему пуст стал лес? Быть может, уже и сам враг-инсургент постепенно, всеобщими усилиями, понемногу изведен, а значит, не нужны вскоре будут ни врановые, ни их каждодневные надсмотрщики, спишут тех и других как есть подчистую, в рамках сокращений оборонных расходов, оставив разве что ночную совиную охоту, сказывают, при полной тьме инсургент все еще рискует озоровать.
Да и как иначе, ведь новости же не врут, там и тут по-прежнему пылают в результате подлых диверсий поселки и хутора, горят склады, взлетают в небеса логистические станции вдоль жеде, последним фейерверком обрушиваясь по воле ветра в прогнившую черноту мертвых лесов, даром что уж там-то и гореть поди было нечему. Сырой валежник разве останется тлеть сутки-другие, ослепляя ворона белесыми полосами недвижимых дымовых завес — следы более чем заметные в любое время суток. Знать по-прежнему бродит инсургент, пускай и во тьме беспроглядной ночи. Как только и умудряется. Надсмотрщик враний, только помыслив о подобном, тотчас принялся ходить ходуном в крупной дрожи, что пробивалась сквозь все преграды даже сюда, в высокие, набрякшие бесконечной моросью небеса, где парил грозный разведчик.
Отставить.
Закладывая привычный вираж разворота, ворон стал на обратный курс, глаза его продолжали строчка за строчкой сканировать меридианы и параллели бесконечно разматываемой под его крыльями пустой картографии. Вновь ни движения, ни малейшей подвижки в непогрешимой памяти поисковой птицы. Ни единая деталь не сменилась по сравнению с прошедшим кругом. Ни одна тень не передвинулась, ни единая сосна не рухнула вниз под собственным весом. Лес навеки замер в недвижимом, безмолвном отчаянии, заломив ветви к небу в немой мольбе о спасении.
Ворон знал, что спасения не будет.
Тот максимум, на который еще можно было хоть как-то рассчитывать — долговременная фиксация статус-кво, заморозка ленточки в текущем положении, прерывание всякого инсургентского трафика через зону соприкосновения, пока анжинерные части продолжают все глубже вгрызаться в заливающую позиции жидкую грязь, пока уплотняется строй охранных монолитов.
Пока ворон не останется окончательно прижатым меж неуловимых границ своего и чужого, где справа и слева — одинаково беспощадный мрак безвременья.