Все согласно закивали. За пару сотен лет — а средний возраст собравшихся составлял, пожалуй, и поболе — как-то поневоле привыкаешь к комфорту, обеденную же залу сколько ни топи, теплее не станет.
Но князь Мирослав, кажется, намеков понимать более не желал, даже напротив, стал как-то насуплен и хмур, склонив голову в позицию стоящего на своем, готового идти до конца во что бы то ни стало.
— Ни в коем разе, дражайшая баронесса, тянуть сверх меры не входит в мои планы. Однако позвольте мне вместо дозволенных речей запросто кое-что вам продемонстрировать. Дабы не быть так сказать чрезмерно голословным.
С этими словами князь решительно поднялся и широкими шагами покинул обеденную залу. Его офицерская выправка и манера во время ходьбы изображать штангенциркуль повсеместно завораживала благородных дам, но сейчас она выглядела скорее нелепой позой, мол, да, на самом деле я всех задерживаю, и делаю так вполне намеренно.
Но баронесса Ярмила ждала. Кто знает, зачем ей участие во всем этом цирковом представлении, пожимали плечами гости, доедая остатки десерта. Махнуть рукой, чтобы подали еще, было некому. Но роптать никто не рискнул, все слишком боялись гнева скорой на опалу баронессы.
Выдохнули все, лишь когда раздался стук открываемых дубовых дверей, ну, наконец-то. Меж тем вернувшийся князь Мирослав все так же никуда не торопился, тщательно притворив за собой обе створки и не менее тщательно задвинув два массивных чугунных засова, что чернели там, недвижимые, пожалуй, последние лет сто. Даже вполне физически крепкому князю удалось сие отнюдь не с первой попытки.
Обернувшись, в конце концов, к любопытствующей публике, князь Мирослав не без некоторого злорадства отметил, что та наконец начала соображать, к чему он ведет. Поздно.
Белые перчатки на руках у князя удерживали теперь на уровне его глаз непритязательного вида деревянную шкатулку, довольно старинную, потемневшую от бессчетных веков хранения, но в целом самую обыкновенную, без малейших следов гравировки, оковывающий шкатулку вдоль ребер металл тоже был самого простого свойства — потемневшая до болотных оттенков латунь, никаких следов благородных металлов. Эту шкатулку явно доставали на свет божий не чаще раза в пару десятков лет, а то может и раз в столетие. Жалобный всхлип пронесся по зале. Нужно было видеть теперь эти сверкающие неутолимой жаждой возбужденно расширенные зрачки.
— Князь, вы забываетесь!
Однако никакие окрики, пусть даже и исходящие из уст самой баронессы, уже не могли остановить князя. Заметно трясущимися пальцами в белых нитяных перчатках тот отворил крючок, запирающий шкатулку, извлекая из нее — все так же на уровне глаз — хрустальный пузырек отливающей рубиновым цветом непрозрачной жидкости.
Где-то за столом уже раздался первый утробный рык, сверкнула пара ущербных — какие еще они могут быть у представителя благородных кровей — но уже вполне натуральных клыков. Полудюйм желтой кости, точащей поверх губы, кто такое на вид может спутать.
— Вот оно, господа, то единственное, что отличает нас от них, — голос князя был по-прежнему тверд, но уже предательски начинал резонировать в такт уже запущенному у него внутреннему метроному. Князь Мирослав держался из последних сил, продолжая вещать: — Не эти камни, не наши родословные, не сургучные права владения на ленные маноры, а вот эти крошечные склянки, идущие к ним довеском. Довеском тайным, но общеизвестным. Без наших камней мы лишимся жидкости, а без жидкости мы попросту вымрем.
— Князь, ч-что в-аы себе поз-воляете…
Баронесса держала себя в руках буквально из последних сил, по-прежнему хорохорясь. Весь ее чванливый вид говорил — никакие жидкости надо мною не властны, более того, это я сама здесь власть!
И тогда князь решился. Он им докажет. Он покажет этой спесивой братии, как мало та стоит, сколь тонкие границы отделяют царящий внутри их сердец хладный вечный мрак от поистине предвечной всезатопляющей вселенской тьмы, что готова была разверзнуться у них на глазах, овеществляемая скромным пузырьком.
Пум!
Плотно пригнанная хрустальная пробка с непередаваемым гулким шлепком покинула горлышко склянки.
А дальше случилось то, на что князь Мирослав никак не рассчитывал. Да, раздался жуткий вой, да, заскрежетали по палисандровым половицам когти, да заклацали дробными кастаньетами челюсти, захлопали перепонки расправляемых крыльев. Им всем было не привыкать терять человеческий облик от одного только запаха коварной жидкости.