— Так что же это получается, — Арарич произносил слова машинально, будто это говорил не человек, а волшебная уханьская комната. — Мы оба здесь застряли навсегда? Никто нас не отзовет?
— Мне почем знать, профессор, это вы у нас ученый, не чета мне, простому подморскому служивому. Вот и растолкуйте, что нам теперь поделать, как поступают в таких случаях.
— Что же касается идеалов, знаете, что, — Арарич решительно стукнул стаканом о столешницу и посмотрел на часы. — Мне через четверть часа нужно убегать, если не хочу здесь как вы застрять, в вечной декомпрессии. Потому разговор этот мы еще продолжим. А пока, налейте-ка мне, милейший, рому. Я же знаю, у вас еще остался. Тяпнем, так сказать, за идеалы.
Капитан, не говоря больше ни слова, сбегал на камбуз и, тотчас обернувшись, разлил.
Пили также молча, не чокаясь.
За стеклом иллюминатора стояла все та же зеленоватая беспросветная болотная мгла.
4. Кусь
Ты не учла аспекта
Мужчина — это секта
Барто
Парад в этом году назначили отчего-то, против обыкновения, на восьмое мартабря, ссылаясь при этом на какую-то давнюю мутную историю про работниц обувных фабрик, по сути своей басню, никого из фандома особенно не заинтересовавшую. Сестрицы же, глядя на календарь, думали теперь целыми днями исключительно о прогнозе погод, предсказанных, разумеется, загодя — обещали же те предсказания непременно дождь, переходящий в снег, плач и скрежет зубовный.
И главное, поначалу никому даже и в голову не пришло заподозрить подвох. Дата как дата. Выходной. Что может пойти не так, скажите на милость, но заветный денек приближался, а ветер за окном свистел все туже. И досвистелся.
Ну какая дура придумала назначать парад в подобное ненастье, вздыхала Муха, глядя на себя сквозь туманную патину старинного зеркала, что осталось ей от прежних хозяев и теперь висело сумрачным порталом в темноте прихожей. Да такая же, как ты, вечная торопыга.
В зеркале в ответ дружно клацнули блестящие искры клыков. Больше ничего под надвинутым капором и не разобрать. Разве что багряный отсвет радужки. Но глаза во тьме горят у нашей сестрицы разве что в домостройных сказках, которые суть призваны поработить, закрепостить и выхолостить истинную суть фандома, а потому должны быть отвергнуты всяким разумным человеком, если, конечно, таковой человек претендует на должное место в современном болотном обществе.
Ух, а ну не стоять, косить!
Тяжкая дубовая дверь от натуги чуть с петель не сорвалась, впечатавшись в каменную кладку стены, только рыжая пыль полетела. А тут ничо так, бодрячком.
Муха, подхватив повыше полы разлетайки, нырнула в слякотный буран, как в прорубь. Сразу с головой.
С другой стороны посмотреть — когда это тру-фандом пасовал перед непогодой? Бывало выйдешь с непокрытой головой на охотку, а там моро-оз, аж сучья на деревьях трещат в тишине, да иней круг луны белым ледяным гало посверкивает, хороводы водит. Кого это смущает? Да никого! Потому что голод — не тетка, а вовсе даже дядька костлявый, с крюком вместо руки и палкой вместо ноги, только и подстерегает. Некоторые скажут — а нечего себя доводить до истощения, до голодных видений, до дурной беготни на морозе с непокрытыми клыками и высунутым языком. Тут себя следует бить по рукам, за такие-то мысли, подобный их ход согласно принятой в фандоме доктрине есть виктимблэйминг и фандомшейминг. Такой немаловажный факт, как голод, в любом гражданском суде болотных территорий завсегда будет принят за повод для снисхождения. Жить хочешь? Так не попадайся! А то ишь, «я вас себя есть не разрешал». Дома сиди, всяко целее будешь!
Муха поплотнее запахнула полы багряной разлетайки, широким скоком перебегая на другую сторону, только каблучки подкованные по слякоти процокали — цок-цок-цок. Как говорится, в случае бурана эта сторона улицы наименее дискомфортна.
Белые мухи отчаянно вились вокруг меховой оторочки капора, в бессильной злобе кусая и без того холодное, обескровленное лицо. Муха, если подумать, и сама как этот снег. Неживая, хоть и шустрая, недолговечная в своей суетной беготне по белу свету, готовая растаять на слишком ярком свету, зато и сама как искра — яркая, жалящая, вострая, неуловимая.
Готовая жить здесь и сейчас, не дожидаясь разрешения.
Для таких, как Муха, в первую голову был назначен парад.
И в фандоме не приходилось никому объяснять его смысла. Это живцы могли лупить на происходящее глаза, качая головами, бегая глазами или же даже злобно сощурясь да сжав втихаря кулаки. Не те нынче времена, чтобы напоказ такое выказывать. Однако парад был не для этих, и даже не для радостно машущих вослед транспарантами соглядатаев. Иже, мол, еси на небеси. Или даешь на ниве эмпауэрмента и равноденствия пятилетку за три года, шире-выше-сильнее. Нет.