Левая часть городской общественности при этом согласно кивала, остальные же зажимали носы и звали полисию. Полисия же стояла в стороне либо же увлеченно ловила карманников. Тоже полезное занятие. Вот только ситуация постепенно начинала накаляться.
Добавляли свое ко всеобщему нервяку и досужие домыслы из-за ленточки, приносимые ставшими совсем уж редкостью перебежчиками. И вот эти рассказы пугали уже даже самую критически настроенную публику. Дескать, наши лесные партнеры произвели в своих секретных биолабораториях роковое яйцо, из которого со дня на день вылупились гигантские змеи Омагат и Глутамат, существа с одной головой, зато с тремя хвостами, через что размножается такая тварь как не в себя, никаким волкам не снилось. Размножившись же, она разом совьется в клубки и начнет тут плести из этих клубков такую пряжу, что проще сразу зажмуриться и не думать о последствиях. Как минимум — попрет через ленточку сюда, на болота, значит, столоваться, плодиться и размножаться.
Ответом на эти рассказы тут же стали многочисленные официальные «молнии» из посольского приказа Его Высочества. В депешах и каблограммах звучали смутные грохочущие предупреждения в модном стиле «хайли лайкли», но в конце всегда была приписка, мол, примите и проч. Слишком уж стращать на основе сомнительной информации уважаемых партнеров никто не планировал, да и в целом настаивать на своем не собирался.
Ответом на письма счастья всегда следовало гробовое насупленное молчание. Ни ответа, ни привета. Со временем у приказных писцов даже начало складываться навязчивое осчусчение, что там, на той стороне голубиной почты, никого нет вовсе. Впрочем, помня об особенностях болотной карательной психиатрии, делиться подобными мыслями с власть предержащими никто не спешил.
Так всё и тянулось бы в своем нескончаемом круге имени санитарки Сары, однако вскоре наступила и другая напасть — в Карломарском университете принялись бузить штуденты. Наслушавшись модной за океаном завиральной теории об удержании парниковых газов в рамках высочайше дозволенного великовозрастные школяры на время прервались выравнивать гендеры, а принялись взамест демонстрировать за уменьшение углеродного следа. В чем этот след состоял, демонстрирующие разбирались не очень, зато зачем-то жгли повсюду разнообразные не угодные им флаги, приковывали себя цепями к оградам посольских приказов, перекрывали дороги возвращающимся с очередного дебоша селюкам и вообще безобразили. Серьезно доколебала городскую тилигенсию дурная манера штудентов обливать всех вокруг супом, особенно страдали от супной подливки развешанные повсюду в украшательских целях автопортреты знаменитых болотных художников вроде Ремстроя и Реноваццио. Почему штудент предпочитал мастеров на «ре» и какая тут связь с глобальным потоплением, оставалось только догадываться.
Практический же выхлоп изо всех демонстраций был один — и без того переполненные застенки Его Высочества пришлось и вовсе до отказа утрамбовывать сарестованными суповарами — теперь ночами напролет из темных подвалов раздавалась штуденческая строевая песня, зачем-то переделанная ими на матерный манер. Ночной прохожий морщился и спешил быстрее миновать этот вертеп свободолюбия.
Его же Высочество в ответ на всякий случай высочайше разогнал едва со скрипом собранное на днях учредительное собрание и заодно сменил главу Промежвременного правительства.
Глобальному потоплению от всего этого не становилось ни холодно, ни жарко.
А вот и без того излишне участившиеся риоты сделались при этом и вовсе повсеместными. Дня не проходило, чтобы сестрицы-профурсетки и прочие ткачихи человечьих судеб, не выстраивались бы на парад-алле. Им вторили покуда оставленные на свободе штуденты, пьяные селюки и бунтующие актеры-почасовики. Публичный транспорт бастовал через день, трубным гласом ревели панцерцуги, не выходили на график трамвайные депо, так что высыпавший на велосипедные дорожки разночинный народец тут же вставал подле центральных переулков в плотные толпы, гудя друг на друга рассерженным матчишем. Застрявшие в велопробке тележки молочников и короба разносчиков довершали картину всеобщего хаоса, в который с каждым днем все глубже погружались болотные города.