Да только нам с того какой прок разбираться, ходят панцерцуги честные вдоль по жеде и ладно, остальное никому и не важно. Впрочем, сам этот образ — непомерного корабля, бороздящего безо всякой привязи далекие ледовитые просторы — показался Тютюкову столь будоражащим его и без того беспокойное воображение, что тотчас его понесло не туда, закружило, завертело в тумане среди прохожих дворов тесных проулков, так что пришлось завернуть большой крюк, чтобы вернуться к тому дому с другой его стороны. Он шел своей дорогой тихо и степенно, не торопясь, дабы не вызвать никаких случайных сомнений, однако же, дойдя до искомого поворота, остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел еще обходом, через две улицы.
Прежде, когда случалось ему представлять все это в воображении, Тютюков всегда думал, что очень будет бояться. Но теперь он не очень боялся, даже не боялся совсем. Занимали его в это мгновение даже какие-то посторонние мысли. Тут заинтересовало его вдруг: почему именно, во всех больших городах, человек не то что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь, и всякая гадость. «Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло как молния; он сам поскорей погасил эту мысль.
Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели полчаса минуло? Быть не может, верно, бегут!» На счастье его, в воротах опять прошло благополучно, случись навстречу дворник, пришлось бы объясняться, а этого Тютюков и в спокойные минуты не любил. На той стороне двора слышно было, глухо спорили несколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался. Несколько окон, выходивших на этот огромный квадратный двор, было светло в эту раннюю минуту, но он не поднял головы — силы не было. Лестница была близко, сейчас из ворот направо. Он уже был на лестнице.
Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив еще раз топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. Но вот и четвертый этаж, вот и дверь. Он задыхался. На одно мгновение пронеслась в уме его мысль: «Не уйти ли?» Но он не дал себе ответа и стал прислушиваться в квартиру: мертвая тишина. «Не бледен ли я… очень? — думалось ему. — Не подождать ли еще… пока сердце перестанет?..»
Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней, сильней. Он не выдержал, медленно протянул руку и позвонил. Через полминуты еще раз позвонил, погромче. Да что же такое за напасть, сверил еще раз адрес, все точно, дом, этаж, номер квартиры. Имя владелицы он как нарочно теперь, в темноте парадной, никак не мог разглядеть на табличке. Что ли Илона Давидович. А, плевать, совершенно неважно. По описанию, что дал господин Иванович еще в прошлую их встречу, тут проживала крошечная сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом, по положению — вдова коллежского регистратора, но главное что — она была классовым врагом всякого леворуционера, потому как давала ссуды взаем имущества под грабительский процент, наживаясь тем самым на тяготах простого народа.
Тютюков еще тот раз по глупости ляпнул — так судить ее и весь сказ! Ан нет, усмехнулся в усы Иванович, не так-то просто, защитники у ней в высших кругах, да и денег с собой — любые досужие расследования заткнуть запросто будет. Мы с тобой, товарищ, должны совершить над ней высший суд. И вот теперь Тютюков стоит, топорище в потной ладони за спиной прячет, а сам все звонит и звонит.
— Кто такой? — только тут молодой человек сообразил, что старуха уже битую минуту уперлась в него насмешливым взглядом откуда-то вовсе снизу вверх, такого невеликого та была росточка. И отпустил уже звонок.
— Здравствуйте, — начал он как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам… вещь принес про заклад… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. На бегу гребенка потешно подпрыгивала.