Студент Веселы тем временем ловко подхватил помятый в боях чайник, торжественно водрузив его на именной примус старика Ходжры, благо тот уже давно иссяк без присмотра.
— Доведет нас этот примус до беды, вот что я думаю.
— Это чего это? — не поняла мадам Чобану, отрываясь от собственных раскопок на верхних полках. В разлапистых ее ладонях теперь сиротливо размещалась избранная на закланье четвертушка векового «геркулеса» из старых запасов.
— Ну как чего, — рассудительно продолжал студент, — судите сами, вся квартира давно перешла на керогаз. Чуть дороже, зато безопасно. Экология меньше страдает, опять-таки.
— Ха, ну ты хватил, «экология»! — взревела белугой мадам. — Ты еще скажи, что ты у нас сторонник теории этого, как его, глобального потопления будешь!
— И ничего я не сторонник, — ничуть не обиделся Веселы, — но вы понюхайте сами, от этого примуса вонища каждый раз, как в керосиновой лавке! В коридоре бывает не продохнуть, сколько ни проветривай.
— Тут ты прав, — сама мадам пользовалась исключительно газовой горелкой, на которой вот прямо сейчас пухлой рукой водила в кастрюльке лопаткой, следя, чтобы не убежало. — Но Ходжра наш — скупой как черт, этот никогда не согласится потратиться, хоть ты с ним дерись.
Студент тут же представил себе плотный контакт этих двоих и невольно усмехнулся потешной такой ситуасии.
— Да скинулись бы ему хотя бы и на электроплиту! Подарок на годовщину леворуции!
— Не выйдет, — мадам Чобану задумчиво сунула деревянную лопатку в рот и на секунду зажмурилась, пробуя сахар. — Плитку он, конечно же, примет и тут же продаст. А сам так и будет небо коптить, как заповедано. Старичье не переспоришь, гвозди бы делать из этих людей!
— Кого не переспоришь? — на кухне, жмурясь, словно мартовский кот, просочился очередной квартиросъемщик — адвокат по бракоразводным делам Мирча Ангелов. Как и в любое другое время, он уже с утра был одет с иголочки и лоснился бриолином. Вошел и сразу сник при виде собравшегося коллектива.
— Не твое дело, иди себе куда шел, — тут же огрызнулась мадам, демонстративно поворачиваясь к адвокату собственным грандиозным тылом. Что-то у них там было еще от прежних времен, коли не врут, адвокат за нею ухлестывать пытался, да получил от ворот поворот. Или наоборот, изменщиком оказался, то дела были старые, темные, никто их уже толком не помнил, а скорее всего, и сами они старались не вспоминать, хотя характер их общения оставался таким как есть. Но Веселы отчего-то захотел в ту минуту себе поддержки, а потому продолжил:
— Вы, господин адвокат, рассудите, нам же тут старик Ходжра своим примусом каждый раз химическую атаку устраивает, не говоря уже об акустическом ударе!
Мирча Ангелов своими стрекозиными очками поглядел в ответ сперва на студента, потом на примус, потом на мятый чайник. А потом внезапно заявил:
— Предлагаю через это вчинить господину Ходжре коллективный иск!
Студент тут же в кулак прыснул, живо представив себе, как они всей толпой показаниев давать будут в околотке — так, мол, и так, газы сугубо удушливые! И ну стариковскими портками в качестве вещдока потрясать. Умора!
— А вы не смейтесь, молодой человек, — назидательно произнес адвокат, набивая собственный деловой портфель карамелью из особой банки. Сказывали, он их в присутствие от изжоги таскает, болезный. — Иска суть инструмент культурного гражданского процесса, а не вот это всё!
И тут же, под грозным взглядом мадам, единым прыжком умчался в сторону парадной.
— Вот же скотина! — проводила взглядом Ангелова мадам.
— Отчего же скотина? — как мы между прочим поинтересовался Веселы. А сам продолжает себе улыбаться в едва заметную щеточку едва пробивающихся усов. Впрочем, так, чтобы мадам не приметила.
— Оттого, пацан, — тут же гаркнула тетка ему в ответ, — что если человек родился говном, то говном он и помрет! — и без дальнейших комментариев уставилась в стену, будто бы желая оную стену собственным взглядом разом и просверлить.
Почуяв неловкую паузу, студент Веселы тут же засобирался. Налил себе в графин воды за ночь отстоявшейся в трехлитровой таре, изрядно уже поросшей изнутри налетом, да и двинул в коридор. Но не тут-то было.
Из дверного проема на него уже перла, размахивая руками и клацая зубами, орава белобрысых братьев Бериша. Никто не знал отчего, но эти двое предпочитали изъясняться жестами, причем в основном скабрезного толка, отчего даже оставаясь по сути молчком, только хмыкая и пришептывая, они вдвоем как будто заполоняли всякое свободное пространство своими тычками и подначками. При этом всем жильцам было доподлинно известно, что со слухом и речью у братьев было все в порядке — сколько раз они живо реагировали на попытки злословить у них за спиной, да и обыкновенным матом послать — за ними бы не заржавело. Но вот имелась у них такая манера — только и делать, что постоянно неприлично жестикулировать.