Эка невидаль! Да если подумать так, весь этот тупорылый взрослый движняк нам должен быть без интересу.
Это вам не мурал забацать, не татуху набить, и не сидром наклюкаться. Что нам до всех этих зазаборных новостей?
Правильно, ничегошеньки. Ребзя, а ну погнали на крышу, поди уже темнеет, самое время!
Вид отсюда вечерами завсегда огонь. Крыша саркофага ближе к закату начинает по углам светиться необыкновенно-голубым небесным светом. Особливо где черные куски графита валяются, местным жутковатым беспросветно-черным же мхом поросшие. Но мы уж на ту картину вдосталь нагляделись, нам сегодня совсем другой вид интересен.
Если глядеть с края крыши на восток, то видна там широкая дрога, как бы нарочно для тяжелых панцервагенов построенная. Как ее почему-то все называют, «олимпийская трасса». Странное название. Ну дорога и дорога, вечно в глухой пробени стоит круглый год, но не сегодня. Потому как заранее всех гражданских лиц предупредили через радиоточку, чтобы не совались вдругорядь, шабаш, заповедано. Теперь и отныне олимпийская эта трасса будет заказана для особой задачи, для специального плану. Какой? А ты гляди! Вон, ребзя, вон, едут!
И правда, если проследить за указующим перстом, то можно разглядеть в сгущающихся сумерках марево ходовых огней. И так их разом много, что сливаются они в одну клокочущую в разогретых парах массу, не то светляки роятся, не то это строй демонических моторов разом поднимает в воздух все ту же знакомую нам по заброшке светящуюся в ночи плесеневую массу.
Хорошо, черти, идут!
Плотно, четко, ровно, двиглами подрыкивая, коробкой передач скрежеща, аж земле эта дрожь передается, даже сюда, до самой крышки саркофага достает.
Видать, и правда, был дан приказ к выступлению. Сколько можно терпеть посягательства супостатов! Ответить ударом на удар, как пацаны всегда делают, если драка неизбежна, бей!
Зарычала, заголосила, запрыгала пацанва вокруг. А панцервагены все идут, тяжелые, груженые, все туда, за горизонт, к самой ленточке. Говорят, что ущения. Но кому ты брешешь, собака, какие ущения, если на кону самая наша вольная жизнь, на кону наше светлое будущее!
Засиделись мы в тот вечер допоздна, уж и совсем вокруг стемнело, только плесень мерцает по крыше своим холодным светом. А колонна все так же идет-гудет, не перестает, не прекращает.
Надоело нам смотреть.
— Пойдем, ребзя, пора по домам уже.
Расходились мы с пацанами в тот вечер отчего-то придавленные увиденным зрелищем. Хотя казалось бы, ну колонна и колонна, ну ущения и ущения. Нам с того какой, если подумать, интерес?
Однако же в тот вечер не отпускала одна мысль — что-то этот вечер навсегда в нашей жизни изменит.
Осталось только понять, что.
7. Черный квадрат
Будут возвышенны их слова,
Будут доходчивы и добры.
Они докажут, как дважды два,
Что нельзя выходить из игры.
Телевизор
Однова мне совсем не спалось, я все ворочался с боку на бок в несчастной попытке подобрать под себя складки тощего одеяла, чтобы ребра не мерзли, да только какой в том смысл — сколько ни решай в уме эту несложную задачку, а два и два так через так получится четыре, а не сорок восемь. Я мерз, мерзну и буду мерзнуть, даже пребывай я здесь под двухпудового весу пуховой периной, ибо келья моя предназначена вовсе не для телесных услад, и даже не для умерщвления плоти, а исключительно для придания разуму моему строгой дисциплины и упорядоченности.
Как же так, спросит меня досужий читатель, ведь это нисколько не логично, такое времяпровождение на леденеющей шконке для нескладного тела есть не столько духовный подвиг, сколько лишение моего бедного разума последних потуг на способность здраво мыслить. Спросит, и будет неправ, потому я хватаю с полок специально оставленный там на ночь клочок бумаги и продолжаю дрожащими бисеринами буквиц вслепую выводить простым карандашом ту самую каракулю, ради которой это мое радение и зачиналось.
Бросаюсь излагать свою главную на сегодня мысль.
Мысль о свободе, которая хуже, чем несвобода.
Ведь если здраво рассудить, то как поведет себя обыденный человек, дабы он будет волен соблюдать любой собственный интерес? Правильно, он бросит все свои силы на его удовлетворение. Что мы и наблюдаем in vivo в лице современной до крайности вырожденческой «новой знати», кои не могут быть интерпретированы иначе, чем предатели рода человеческого. Впрочем, можем ли мы их за то упрекать? Или всему виной — лишь дарованная им судьбой воля к любым, даже самым сомнительным поступкам?