Кстати: я посмотрела на солнце. Оно стояло уже совсем высоко: еще чуть-чуть, и мы будем уходить, потому что в часы прямых солнечных лучей и, соответственно, максимальной радиации загорать нельзя. И мы с мамой и папой идем обедать. А после обеда может прийти письмо от Роба.
Я согрелась и сняла полотенце. Но тепло мне было всего несколько минут, а потом сразу же — жарко-прежарко. Точно, сейчас начнем собираться.
— Собираемся, — сказала мама, взглянув в небо.
Я вскочила:
— Только я еще разочек окунусь, хорошо, мам?
— Юська!..
Но я, конечно, уже бежала к морю. На полпути услышала за спиной возню и вскрики, обернулась через плечо. Засмеялась и припустила быстрее. Но папа все равно догнал меня и плюхнулся в воду на секунду раньше. С хохочущей и негодующей мамой на руках.
…Перед обедом я заскочила в Информационный центр, но письма от Роба еще не было. Ясно, они же всегда загружают почтовую программу позже, да и пишет он мне не каждый день… но ведь могло уже и прийти! Жалко.
А зато кормят здесь нормальной взрослой едой. Вкусной и удобной.
«Моя маленькая сестренка!
(на «маленькую» не обижаешься?)
Спасибо за твою поздравилку, очень смешная. День рождения я отпраздновал хорошо. Сначала мы с Понти и Кором (ты их не знаешь) зависали в одном клубе с хорошей виртуалкой и выпивкой (про выпивку родителям не рассказывай, договор?). Потом вернулся домой, выжал штангу десять по восемьдесят и больше бы выжал, но она почему-то заблокировалась (не иначе, из-за алкоголя в крови). Погонял новую игрушку, которую Кор подарил. (Приглашать пацанов домой не стал, а то потом такой свинюшник, что аннигилятор глючит). Заглянул в почту, а тут как раз твоя поздравилка. Спасибо, Юс (еще раз).
Смотрел новости. Ты знаешь, вчера на гаугразской границе двоих наших убили. Из отряда. И еще одного увели в горы, а через двенадцать часов его маячок перестал ловиться (может, просто маячок сломали)…
В общем, Юська, я теперь взрослый. Могу посещать блок-свидалки (было бы с кем). Могу загреметь на полный срок в исправилку (было бы за что). Могу даже баллотироваться в Глобальный парламент. А еще…»
Читать с бумаги ужас как неудобно. Но в Информационном центре только так и выдают письма — в распечатках. В принципе я уже привыкла. Единственное, когда ветер загибает листок, потом очень трудно найти нужное место.
«…поймешь, что настоящий мужчина…»
Нет, не здесь, выше. Я взялась пальцами левой руки за верхний край листка, а нижний попробовала прижать коленками. Папа советовал читать распечатки горизонтально, но это вообще получается какое-то извращение. Если б не ветер…
К тому же в письмах Роба то и дело попадаются секреты от родителей, а значит, я не могу допустить, чтобы текст прочел кто-нибудь кроме меня. Вот и ухожу с бумажкой к самой кромке моря, а тут ветер, кажется, дует еще сильнее…
«…Гауграз…»
Ну где же оно?!. «…в Глобальный парламент…» Ура, нашла!..
И в этот момент письмо, как живое, вырвалось у меня из рук.
Кажется, я вскрикнула — перед тем, как броситься в море с вытянутой вперед рукой, почти как тогда, когда ловила рыбку. Кажется, мама кричала что-то о загрязнении экосистемы и штрафных санкциях. А папа — это уже не кажется, а точно, — плыл впереди, сразу же обогнав меня, но тоже никак не доставая до бумажки, белевшей вдали, словно по воде распласталась усталая птица чайка. Так странно: волны ведь бежали нам навстречу, наплескиваясь на берег, — а письмо уносилось все дальше и дальше в море…
— Юська, вернись!!! — долетел отчаянный мамин голос.
Я уже не видела письма, как ни вытягивала шею над волнами. И повернула назад.
Папа вылез на берег минут через десять и сразу же зачем-то взял в руки свою истрепанную книжку. Потом сам себе удивился и сунул ее во вместитель.
— Утонуло, — кратко сказал он.
— Жаль. — Мама набросила на него полотенце. — Бумага может не распадаться на составляющие элементы десятки лет. Если на Базе узнают, как мы варварски относимся к природе… Что в нем хоть было, Юсик? Как там твой брат? Нам с папой он почему-то еще ни разу не написал.
Я смотрела на море — оно опять волновалось: раз, два, три… Над белыми верхушками волн то там, то здесь зависала птица чайка.
Буркнула, не оборачиваясь:
— Я же не успела дочитать.
…Когда мы пришли в Базовый блок, я тут же побежала в Центр попросить, чтобы мне сделали новую распечатку. Но оказалось, что востребованные письма они тут же удаляют.
Потом мы поужинали, погуляли перед сном по побережью, а когда вернулись в блок, родители почему-то предложили мне поиграть в виртуалку, хотя обычно мама сразу отправляет меня спать. А спать и вправду уже хотелось, глаза сами собой закрывались, и, поиграв самую чуточку, я выключила персональчик и легла. И слышала, как мама с папой о чем-то разговаривают в своей спальне, и спорят, и никак не согласятся друг с другом… но слов было не разобрать, а вставать и специально подслушивать я, конечно же, не стала.
А утром мама сказала, что мы улетаем. Прямо сейчас, не дожидаясь завтрака.
— Лекторина ждать не будет, — сказала Воспиталька.
— А меня и не надо ждать. Я не пойду.
Повисла на одной руке на перекладине лестницы. Попробовала перехватить другой рукой, но соскользнула и спрыгнула на пол.
— Юста. — Голос Воспитальки звучал так, будто она все понимала. — Нельзя же так.
Я пожала плечами. Все можно. Если Робу, то и мне тоже.
— Он вернется, — выговорила она совсем тихо.
Они все это твердили, каждый день, каждую минуту. Мама — сквозь слезы. Папа — с какой-то ненастоящей усмешкой и совсем уж ненастоящей угрозой в голосе. Психологиня, которую скачали за большие деньги специально для меня, чтобы смягчить последствия стресса, аккуратно нанизала на ниточку аргументы, привела статистические данные и даже подсчитала вместе со мной объективную вероятность: девяносто шесть и семь десятых процента — вернется. Вернется-вернется! — заявила Далька с таким видом, словно именно ей это и решать… Они не понимают. Никто.
Что от их убежденности, веры и оптимизма не зависит ни-че-го.
То письмо Роб, как оказалось, отправил уже из Распределительного пункта. Потому мы и опоздали. Никак не могли успеть: он просчитал все заранее. Значит, не надеялся, что я не выдам его, не покажу родителям письма… Но это уже не важно.
— Вернется, — повторила Воспиталька. — Только первый отпуск дают через два месяца. Если ты так и не будешь ходить на часы, то станешь глупая и необразованная, как… как дикая гаугразка.
Я засмеялась — звонко и, наверное, страшно. Подпрыгнула, повисла на рукоходе и начала раскачиваться: туда-сюда, туда-сюда, туда-сю…
И расплакалась. Первый раз за все время.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Прозрачная струя ударила о кувшин, разбилась сверкающими брызгами — некоторые из них долетели до лица Мильям, и она зажмурилась. Через мгновение пальцы свело от холода: вода в источнике Тайи и зимой, и летом одинаково студеная, словно вечный снег на вершине Ала-Вана. Водой из источника Тайи не поят овец и коз и не поливают виноград, в ней не варят еду и не купают детей. Ею даже не утоляют жажду все, кому хочется. Вода из источника Тайи — только для женщин в родах и мужчин на войне.
К источнику Тайи всегда ходит по воду Адигюль. Она — старшая. Первая дочь в семье, улыбка Могучего.
Кувшин постепенно тяжелел, рука Мильям задрожала, и девочка подхватила его под дно другой рукой, отпустив ветку розового тамариска; зашаталась на скользком камне. Не упасть, не уронить!!!.. Разбитый кувшин — смерть. Скорая, неотвратимая смерть кого-то в семье.
…Перевела дыхание, опустилась на корточки, прислонилась спиной к древесному стволу. Вдали дорогим ожерельем опоясывала небо цепочка гор. Кур-Байга, неприступная красавица с отвесными отрогами. Круглая и продолговатая, будто птичье яйцо, вершина Седу. Отец гор, самый высокий и гордый Ала-Ван. Тройной зубец Кири-Гава. Пологий, кажущийся таким легким для подъема, но коварный Изыр-Буз, поросший лесом…