Когда он возвращался с кладбища, пошел снег и с того часа шел не переставая. Он падал и падал с серого неба, и город напоминал усеянное развалинами заснеженное поле, страшное своей пустынностью.
Фабиану было приятно, что гауляйтер часто приглашал его этой зимой поиграть на бильярде, иначе его совсем доконали бы мрачные мысли и скука. Румпф, как всегда, был беззаботен и хорошо настроен. Все знали, что он отправил к Мраморному морю для убранства своей виллы шесть до отказа набитых товарных вагонов с мебелью, картинами, статуями и всевозможными произведениями искусства; он часто говорил о своем доме в Турции. Шарлотта никогда не сталкивалась с Фабианом, несмотря на то, что продолжала жить в «замке»; по-видимому, Румпф прятал ее от него. Может быть, она тоже собиралась переселиться в Турцию? Баронесса фон Тюнен, во всяком случае, рассказывала, что Шарлотта искала во всех еще уцелевших магазинах «легкие ткани для жаркой страны». Однако Фабиану все это было в высшей степени безразлично, его голова была занята другими мыслями.
Однажды вечером Румпф, опоздавший на два часа, с серьезным видом сообщил ему, что армия под Сталинградом капитулировала — разумеется, после геройской защиты: она сражалась до последнего патрона. В этот вечер Фабиан плохо играл на бильярде и рано ушел.
— Пора! Теперь пора! — произнес он вслух, уходя из «замка».
Ретта неслышно вошла в мастерскую и подала Вольфгангу помятое и грязное письмо.
— С меня взяли слово, что я передам это письмо вам в собственные руки, господин профессор, — сказала она с таинственным видом.
Вольфганг был поглощен работой, руки у него были измазаны глиной. Он кивнул ей.
— Положите письмо на стол, Ретта. Кто его принес? — спросил он, заподозрив что-то недоброе.
Ретта помедлила с ответом.
— Худой старик с седыми волосами, — ответила она хриплым голосом, — с ним были две маленькие желтые таксы.
Ретта вышла.
Вольфганг хорошо знал худого старика с двумя таксами. «Весточка от Гляйхена!» — сердце его на мгновение замерло от радости. Хотя руки у Вольфганга были в глине, он тотчас же распечатал письмо. Это была записка без подписи, содержавшая всего несколько строк.
«Уважаемый друг! — читал он. — Благодаря глупой случайности мы попались в руки гестапо. Нас было сорок восемь, один скончался во время пыток, но никто не произнес ни слова. Завтра поутру нас повесят.
Нелегко жить в Германии, нелегко умереть в этой стране. Нас поддерживает вера в то, что мы отдаем жизнь за свободу и возрождение Германии. Прощайте, дорогой друг!»
«Пора! Теперь пора!» — как оглушенный, повторял Фабиан, и эта мысль вытеснила все остальное.
С этой минуты он принял твердое и бесповоротное решение.
На следующий день рано утром он отправился в Амзель, уложил в свой потертый офицерский чемодан, который сопровождал его повсюду еще в мировую войну, капитанский мундир, шинель и все, что было нужно для поездки на фронт. Клотильда еще спала, он не стал ее будить.
Затем Фабиан позвонил в свой полк. По счастью, у телефона оказался старый полковник, которого он знал лично. Фабиан прямо заявил, что больше не может оставаться дома, он должен отправиться на фронт тотчас же, возможно скорее.
— Время еще не ушло, я могу еще включиться в борьбу, господин полковник, не так ли? — кричал он в трубку.
Полковник похвалил его патриотический пыл, обещал сегодня же оформить все документы и возможно скорее переслать их Фабиану. Полк, сказал он, стоит южнее Воронежа. Там будут рады такому опытному командиру батареи. Особенно теперь, в критическим момент, когда предстоят самые тяжелые бои.
Фабиан дрожал от радостного возбуждения. Самые тяжелые бои! К этому-то он и стремился.
Нельзя было больше сомневаться, что русские армии, заставившие немцев капитулировать под Сталинградом, — сила очень значительная. Опьяненные победой на Волге, они уже, конечно, движутся к Дону, и кавказская группировка немцев поспешно отступает, чтобы не оказаться отрезанной. А русская армия идет на Ростов и Харьков, к Днепру без остановки, никем не задерживаемая.