— Он у нас ведь — сексуальный маньяк! Это его так начальник губвахты перед всем строем назвал: ты, говорит, сексуальный маньяк!
Косов презрительно усмехается:
— Через то и попадает всё время на губвахту.
— Ой, ребята, — продолжает Лисицын, — что я буду выделывать с ними — с бабами! Как я их буду… О-о-о!..
Полуботок говорит:
— Жаль, что больше двадцати восьми суток нельзя. Тебя б, кретина, держать бы здесь вечно!
Лисицына такая перспектива почему-то совсем не пугает:
— А что? А пусть бы и вечно! Мне бы только баб выдавали, а тогда — можно и вечно!
14Столовая гауптвахты.
Это продолговатая комната с двумя решётчатыми окошками под потолком. Несколько столов, составленных буквою «Т», скамейки. Человек сорок арестантов усиленно поглощают пищу.
Среди присутствующих — все семеро обитателей камеры номер семь, и что интересно: все они сидят порознь, а не вместе.
Теперь об остальных.
Эти господа, хотя и являются делегатами от разных войсковых частей, всё же процентов на пятьдесят-шестьдесят представляют интересы партии анархистов, которая официально именуется СТРОИТЕЛЬНЫМИ БАТАЛЬОНАМИ; партия эта стоит в оппозиции всему самому святому на свете — Советской Армии, её обороноспособности, воинскому долгу, социалистической законности, всем вождям, всем знамёнам, всем полным собраниям сочинений и божьим заповедям… Танкисты, артиллеристы, пехотинцы, летуны и эмвэдэшники представлены не густо, а Военно-Морской Флот, так тот и вовсе отражён одним-единственным экземпляром в лице матросика, который проездом оказался в этом резко континентальном городе. Большинство арестантов — рядовые, но есть и другие чины: один ефрейтор, один младший сержант сверхсрочной службы и два старших сержанта — курсант авиационного училища с «юнкерскими» погонами и забулдыга-стройбатовец с побитою мордою, но зато в парадном мундире.
Полуботок обнаруживает нечто невероятное: вылавливает из миски с борщом большой кусок мяса.
— Ого! Вот даже как бывает на гауптвахте! Никогда бы не подумал!
Кац замечает с философским видом:
— Вообще-то, это что-то немыслимое!
И тут Лисицын перегибается через стол и ловко хватает чужое мясо. Тут же его и проглатывает с сосредоточенным лицом, давясь от спешки и жадности.
Кто-то из губарей удивляется:
— Во, сволочь, что делает!
Злотников подаёт команду:
— Ничего не сволочь! Всё правильно! Нечего смотреть на мясо — его ЖРАТЬ надо!
Кац очень спокойно объясняет Полуботку:
— Понимаешь: караульщики обычно всё мясо тщательно выбирают и съедают. Это, должен заметить, случай уникальный.
Полуботок, подивившись происшедшему, продолжает есть.
И все остальные тоже едят и ни о чём уже, кроме еды, не думают. Чавкают рты, стучат-звенят ложки-миски.
Появляется начальник гауптвахты — старший лейтенант Домброва.
Безупречные — одежда и телодвижения. Безумные, сатанинские чёрные глаза и чёрные волосы.
Домброва молча становится возле часового, у самого выхода, и смотрит на едящих. Губари искоса поглядывают на него. Сидящие к нему спиною — не видят его и не слышат; они чувствуют его затылками, всем телом. Этим — страшнее всего, ибо опасность подступила к ним сзади, а оглянуться нельзя, и нельзя встретить её лицом к лицу.
— До конца обеда осталось тридцать шесть секунд! — сообщает Домброва. Разумеется, никакого секундомера у нет и в помине.
Все лихорадочно жуют и глотают.
— Встать! Обед окончен!
Все разом вскакивают — и те, кто доел, и те, кто не успел.
Но один солдат замешкался с ложкою каши и поднялся позже всех.
Тишина.
Затем вопрос:
— Фамилия?
— Рядовой Жуков! Десятая камера!
— Рядовой Жуков. Если я добавлю вам ещё двое суток, вы тогда научитесь вставать из-за стола вовремя?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Договорились. Двое суток!
— Есть двое суток!
Двор гауптвахты.
Арестанты выстроились в одну шеренгу. Все они в шинелях, в шапках и без ремней. Молча и трепетно ждут.
Появляется старший лейтенант Домброва.
Жуткая тишина.
Страшный взгляд чёрных и безумных глаз Домбровы скользит по стоящим навытяжку губарям. А ведь команд «Равняйсь!» и «Смирно!» ещё не было!
Тишь. Трепет.
— Равняйсь! — кричит Домброва. И затем выдерживает длинную паузу. — Смиррр-НО! — Опять пауза. Да ещё какая! — Вольно! — Стеклянный взгляд, переходящий с одного лица на другое. Медленные, но твёрдые шаги вдоль оцепенелого строя. — Те, кому сегодня освобождаться, — шаг вперёд!