Косов вздыхает даже с каким-то облегчением:
— Фу-у-у… А я-то думал, что и вправду… Только трепаться и умеешь, комментатор-международник!
Злотникова эти слова сильно задевают, и он от волнения аж вскакивает с места.
— Это кто комментатор?! Кто международник?! Да я всю одёжу на нём изодрал! Погоны посрывал с плеч и ногами топтал! Перед всем строем! А он, Полуботок, он же — не из нашей роты! Мы же с ним служим теперь в разных ротах! Откуда же ему знать?! Наша рота — в одном конце города, а его — в другом!
Кац тоже сомневается:
— Но как же так — ведь всё-таки КОМАНДИР РОТЫ?
Злотников успокаивается. Смотрит на всех и видит: ему никто не верит, но все готовы слушать, что же он скажет дальше — в оправдание своей брехне.
— Я ведь у него, у гада, личным шофёром был… Выручал его, падлу, из всякой беды… Через то он меня и взял личным шофёром, что я-то — в любой драке пригодиться могу! Я ж ему заместо телохранителя был… А Полуботок прав — я ведь до армии тихоней был. Почти и не дрался никогда. Ну а как попал служить сюда, так меня такое зло взяло!.. Ведь незаконно же меня призвали! Ведь не имели же права! Я для своей бабки — единственный кормилец. Она всю жизнь проработала в этом колхозе проклятом, и на старости лет она теперь — почти нищая. Я для неё — единственная помощь! А меня забрали от неё, чтоб она там, в деревне, сдохла с голоду совсем! Отработала своё, и сдыхай! Ну и я…
— Мстить начал? — спрашивает Бурханов.
— Не мстить, а проявлять скрытые способности! Вот так это нужно называть! А командир нашей роты первым меня и заметил, и по-настоящему оценил. Я ж ему заместо телохранителя был. А ему было чего бояться — то в одно вляпается, то в другое… Помню, жена его прибегает, а он — с бабой в постели…
Лисицын весь аж подпрыгивает. А Злотников продолжает:
— А дело-то было на даче. Ну и я не растерялся, схватил его и прямо в шкаф и запихнул! Да ещё и одёжу его офицерскую успел прибрать. А жена-то, дура, мечется, кудахчет: «Где он? Где он?» А я ей: «Кто — он? Здесь никого нету, кроме меня и этой девушки! А девушка — она со мной! Командир знает, что она — моя невеста! Ну и разрешает нам здесь иногда кое-что!» Ну, жена покрутилась-повертелась и ушла ни с чем. А он потом из шкафа вылазит, падла пьяная — в одних трусах, весь бледный! И давай меня благодарить! Давай мне руку трясти! Век, говорит, тебя не забуду!.. Я ведь ему, падле, эту дачу строил за бесплатно. Из стройматериалов, которые он наворовал у нас в полку и в колонии, которую мы охраняем… Ну так вот, спас я его шкуру тогда, а уже через неделю он меня послал на губвахту за то, что я перепил. Ну и как он объявил мне это перед строем, тут я и взорвался…
Злотников надолго умолкает. Все тоже — молчат.
— Меня тогда под трибунал отдать хотели, — усмехается. — И не смогли.
Лисицын наконец обретает дар речи:
— А та бабёнка, что лежала в постели, там, на даче, она как — голая-то хоть была или как? Расскажи, какая она была из себя!
Камера номер семь.
Кац что-то рассказывает о трудностях поступления в консерваторию, но Полуботок лишь делает вид, что слушает — кивает даже — а сам-то всматривается в лицо Злотникова, который повествует о своих невзгодах. Лицо у Злотникова плоское, почти монгольское, но в узких раскосых щёлочках светятся неожиданно ярко-голубые глаза, а над ними — дуги светло-русых бровей, а на голове — щетина волос, тоже неожиданно светлых…
Полуботок вспоминает:
Вот он идёт по коридору штаба полка. За окном — плац, рота марширующих солдат, а здесь, в коридоре ни души, но за одною дверью слышатся голоса.
— А вы, товарищ майор, уверены в том, что это не психическое заболевание?
— Абсолютно уверен! Этому негодяю — место в тюрьме!
— В таком случае, вы, как начальник штаба, должны мне дать соответствующее письменное свидетельство в том, что вы отменяете мой диагноз. Диагноз врача!
Ответ следует не сразу:
— Я не могу дать вам такого свидетельства…
Полуботок пожимает плечами и тихонько отходит от таинственной двери.
Воспоминание растаяло, и Полуботок говорит Злотникову:
— Теперь-то я кое-что понял. Так, вспомнилось кое-что… Тогда тебя спас наш полковой врач. Почему?
Злотников загадочно смеётся:
— Не только полковой врач! Не только! Были и другие! Ха-ха-ха! Я на этих «других» и сейчас ещё крепко надеюсь!..
Камера номер семь по прошествии некоторого времени.
На пороге стоит рядовой пограничных войск — Принцев.
За ним захлопывается дверь, проворачивается ключ; чьи-то шаги удаляются по коридору.
В парадном мундире Принцев стоит на пороге и, наивно улыбаясь, оглядывает камеру и присутствующих. Кудрявенький и счастливенький блондинчик с голубенькими глазками. Деревенский красавчик. В руках — табуретка.