Двор дома офицеров.
Полным ходом идёт разгрузка машины, набитой мебелью: столами, стульями, полированными скамеечками и прочею древесиной.
Злотников — в авангарде. Пока все носят тяжёлые предметы мебели — кто вдвоём, а кто и вчетвером, — он героически подхватывает огромное кресло и победно прёт с ним, увлекая остальных за собою кличем:
— За мной! Вперёд! Понеслись!
Атакующий поток мебели устремляется за Злотниковым куда-то вверх по лестницам.
Уверенность, с какою Злотников мчится к цели, его неустрашимость — они передаются и остальным.
На лестничной площадке (с огнетушителем на стене) энтузиасты чуть было не расплющивают старушку-уборщицу; та вовремя успела отпрянуть и теперь испуганно крестится. На другой лестничной площадке солидного вида майор почтительно уступает дорогу передовикам-ударникам; дескать, хоть чины и нижние, а ежели, когда «Ура!» и «Вперёд!», то это приветствуется.
Оказавшись на лестнице, явно ведущей на чердак, все останавливаются, переводят дух.
Кто-то из губарей спрашивает:
— Куда дальше?
Не отвечая, Злотников подходит к окну и, раскрыв его, кричит вниз:
— Эй там, внизу! Куда мебель-то заносить?
Пожилой прапорщик кричит ему в ответ:
— Куда попёрлись, черти?! На первый этаж спускайтесь! Всю мебель — на первый этаж!!!
Повернувшись к своей команде и глядя на неё сверху вниз, с высоты лестницы, ведущей на чердак, Злотников бросает новый трудовой клич:
— Всю мебель — на первый этаж!
И губари, повинуясь новым указаниям, спускают мебель вниз.
Всё на той же лестничной площадке работает вся та же старушка. Она вновь испуганно прижимается к стене и бормочет: «Делать людям нечего… Туда-сюда носятся, туда-сюда…»
Двор дома офицеров.
Тяжёлый книжный шкаф выплывает из крытого кузова машины. На солдатских руках устремляется к двери. Откуда-то из-под шкафа слышен голос Злотникова:
— Вперёд, ребята! Так, так… Молодцы! Ну, ещё!..
И сам работает тоже. Не стоит без дела…
Машина отъезжает. Злотников даёт команду усталым губарям:
— Отдыхаем, братцы!
Разрешение получено — значит, можно и отдохнуть.
Двор дома офицеров. Вечер.
Полуботок и другие арестанты выламывают замёрзший мусор, очищают асфальт от корки грязного льда. По всему видно, что все смертельно устали. И по всему видно, что конца-краю работе не будет.
А между тем вовсю светятся окна дома офицеров, из них струится тёплый заманчивый свет. Там же, в окнах, — звуки музыки, мелькают силуэты танцующих мужчин и женщин.
Полуботок останавливается, чтобы перевести дух и говорит:
— А ведь и в самом деле — весна!.. Хорошо им там — танцуют, купаются в тепле и музыке.
Принцев, а эти слова обращены именно к нему, боязливо косится на Злотникова и не отвечает — шеф может разгневаться.
Полуботок этого не замечает и говорит:
— Слышь, Принцев, пойдём, прогуляемся по коридорам, музыку послушаем, на чистую публику поглядим. Пойдём, а?
Косясь на Злотникова, Принцев лепечет:
— Так ведь ОН не разрешит… А я — как ОН… Я, того, — не пойду я с тобой…
Полуботок усмехается.
А Принцев боязливо жмётся к Хозяину. Подальше от вредных влияний.
Дом офицеров.
Полуботок бродит по его коридорам. Смотрит и слушает, о чём-то своём думает.
Вот он заглядывает в открытую дверь концертного зала: барабан с надписью «ГАРМОНИЯ», музыка и музыканты.
Длинноволосый красавчик взмахом руки останавливает ликующие звуки и раздражённо кричит:
— Нет, нет! Так не пойдёт! Давайте всё повторим сначала!
И снова — коридоры, лестницы, чей-то смех, чьи-то громкие, весёлые голоса, музыка, яркие краски…
Танцевальный зал: гремит оркестр, и пары сладострастно исполняют танго. Какая-то расфуфыренная девица с удивлением останавливается перед Полуботком. Некоторое время оба смотрят друг на друга, пребывая при этом в состоянии величайшего изумления. Хихикнув, девица отваливает прочь; этот замученный солдатишка с усталыми глазами — совсем не то, что она ищет в этой жизни. Полуботок задумчиво смотрит ей вслед.
Двор дома офицеров.
Все уже перестали работать и слоняются без дела под светлыми, звонкими, радостными окнами. Полуботок выходит из здания во двор, и его силуэт сливается с силуэтами других арестантов, подавленных и усталых.
Гнетущая безнадёжность. У всех одинаковые шинели, а лиц — не видно.