В темноте зловеще ощетинилось балками здание дома офицеров, пострадавшее от сильного взрыва.
У развалин.
Губари поднимают с земли огромную балку; человек двадцать несут её, выбиваясь из сил и готовые вот-вот выронить её, проклятую. Другие перекидывают камни поближе к стене дома и подальше от проезжей части улицы.
Постепенно, насколько позволяет темнота, вырисовывается общая картина: улица завалена железом, камнем, деревом, битым стеклом и прочим мусором. Здание дома офицеров стоит тёмное, холодное, мёртвое.
Со стороны улицы видно только, что у него выбиты все окна и сильно повреждена крыша, но, когда губари переходят во двор, то здесь при свете автомобильных фар, лампочек-переносок и карманных фонариков видно уже нечто более удручающее: с этой стороны у здания выбиты не только все окна и двери, но ещё и сильно пострадали стены — на них трещины и проломы.
Во дворе — огромные груды камней, опрокинутая и изуродованная, валяется та самая машина, в которой вчера привозилась новая мебель.
Вслед за лучами фонариков в руках офицеров и каких-то людей в штатском губари пробираются вглубь двора. Идти становится всё труднее и трудней. И вдруг кто-то вскрикивает. Все останавливаются.
Луч фонарика выхватывает из темноты человеческое тело. Тело лежит лицом к людям; голова выше, ноги ниже; рубашка задралась и виден голый живот с пупком. Это кочегар, которого мы называли Тощий.
Он мёртв.
Один из штатских говорит:
— А куда делся второй алкоголик?
Полуботок и несколько других арестантов, офицеров и штатских останавливаются перед большим котлованом, образовавшимся на том месте, где ещё вчера была кочегарка.
Чей-то фонарик шарит лучом по дну страшной пропасти.
Спокойный голос говорит:
— Вряд ли там что-нибудь осталось. После такого взрыва…
А визгливый голос визжит из темноты:
— Допились, проклятые алкаши! Я же их предупреждал!..
Но тут в разговор вступает весомый и деловитый голос:
— А может, это диверсия? Всё-таки — гарнизонный дом офицеров. В таком большом городе, как наш, — это самый настоящий военный объект.
Ему возражает спокойный голос:
— Какая там диверсия в наше время! Эти ослы не уследили за паром, а котлы и взорвались!
4Арестанты таскают балки, болванки, каменные глыбы.
— Нога! Нога! — орёт кто-то. — Там нашли человеческую ногу!
— Где нога? Покажите! Покажите ногу!..
— Да не здесь!.. Она перелетела через весь пятиэтажный дом и упала на улицу!
Чьё-то предположение:
— Должно быть, это кусок от второго алкаша. Надо бы найти и другие куски.
Двор дома офицеров. Уже светло.
Народ кишмя кишит: тут и губари со своим конвоем; тут и начальник гауптвахты Домброва; тут и офицеры всех родов войск и чинов; тут и штатские работники дома офицеров, явившиеся на работу, но не нашедшие таковой; тут же и толпы зевак.
Прибывает автобус, и из него вываливается целая рота солдат с чёрными погонами.
Подъезжает грузовик; из его кузова прыгают на землю солдаты с погонами голубыми.
Там же.
Рядовой Полуботок орудует ломом, поддевает бесформенную глыбу, чтобы отодвинуть её прочь с дороги. Бубнит себе под нос:
— Всё рухнуло… Ну и хорошо!.. Жаль только этих двух…
Появляется степенный и грузный полковник Арутюнян. Он останавливается возле трупа Тощего, лежащего на том же месте и в той же позе. Арестанты, ковыряясь в каменных глыбах шепчутся:
— Сам!.. Сам!..
— Это же комендант гарнизона… Ты что — не знал?
— Полковник Арутюнян — зверь, а не мужик…
Комендант — человек высокий, крепкий, властный, хорошо упакованный в дорогое военное обмундирование — критически разглядывает покойничка. Вид у полковника при этом такой, как будто он хочет сказать: «Ну что вот ты из себя представляешь — хилый, полураздетый, нищий, бездомный, да ещё и мёртвый вдобавок? То ли дело Я — сытый, прочный, чисто и дорого одетый, да ещё и живой!..»
Арестанты искоса поглядывают на коменданта гарнизона, но как только тот переводит свой взгляд с покойника на них, — все разом делают вид, что заняты работой по горло.
Полуботок не успевает вовремя отвернуться, и глаза полковника встречаются с глазами рядового.
— Иди-ка сюда! — говорит Арутюнян.
Полуботок приближается к полковнику. Почему-то даже и не думает докладывать или отдавать честь.
— Я сейчас распоряжусь, чтобы принесли простыню. А ты тогда завернёшь этого, — кивает на труп, — и отнесёшь вон в тот автобус.