— Не комсомолец, — отвечает Полуботок.
— А чего ж так?
— Не достоин я этой чести. Не созрел.
Капитан пожимает плечами. И сличает фотографию с лицом находящегося перед ним живого человека.
— Так. Ясно. А теперь снимай оба ремня.
Полуботок отдаёт капитану внешний ремень — тот, который с медною бляхой.
Капитан берёт.
— И брючной ремень, — добавляет Добрый Капитан.
Полуботок вспыхивает от возмущения:
— Но, товарищ капитан, ведь в Уставе не написано, чтобы сдавать брючной ремень! Я же прекрасно помню эту статью! Это — нарушение!
Капитан терпеливо ждёт, вытянув руку.
Полуботок тихо вздыхает и снимает брючной ремень — брезентовый, самый обыкновенный. Отдаёт.
Капитан берёт.
— Ведь это нарушение Устава!.. И это просто нелепо!.. И ведь у меня же штаны будут спадать!
Добрый и безгранично терпеливый Капитан говорит:
— Снимай сапоги.
Рядовой Полуботок снимает, уже ничему не удивляясь. Чуть поджимает под себя ноги в толстых шерстяных носках, чтобы не ставить их на грязный снег.
— Вытряхивай — что спрятано!
Полуботок вытряхивает из сапог спрятанную в них пустоту. Усердно вытряхивает. А офицер усердно просматривает выпавшее.
— Так. Ясно. Обувайся.
Полуботок обувается, а Добрый Капитан берёт шапку и шинель. Тщательно проверяет и их.
Потом возвращает.
— Оденься. Холодно. — Выждав немного и сделав какие-то пометки в записке об арестовании, говорит: — Оделся? Десять суток — это, конечно, дело тяжёлое. В первый раз садишься?
— В первый.
— Оно и заметно. Но ты не падай духом. И сдерживайся — здесь это очень важно. Понял?
— Так точно, товарищ капитан!
— К примеру сказать, вот ему — куда хуже, чем тебе. Парень сегодня десять лет получил от Военного Трибунала. Сейчас за ним должны приехать.
И лишь теперь мы видим того, кто всё это время всхлипывал.
Это младший сержант танковых войск. У него — затуманенные ужасом глаза, у него — стриженная налысо голова (чёрная щетина волос на круглом черепе, шапка лежит перед ним на столике), у него — трясущиеся пальцы, которыми он судорожно растирает слёзы по лицу. И красные полосы на щеках от этих самых пальцев.
Оглядываясь на младшего сержанта, Полуботок идёт вслед за капитаном к одноэтажному зданию гауптвахты.
Дверь открылась и поглотила офицера и солдата.
Дверь закрылась.
А справа от двери — плакат на кирпичной стене. А на плакате изображён часовой, героически стоящий на посту. А ниже, под часовым, такая надпись:
Капитан отпирает дверь с надписью:
В камере — гробовая тьма.
— Тут у нас неполадки с электричеством. Посидишь пока тут в темноте. Но учти: стены побелены и прислоняться к ним нельзя — запрещено.
Рядовой Полуботок входит во мрак и тонет в нём.
Дверь захлопывается.
Ключ проворачивается.
Шаги за дверью — удаляются.
Но мрак в камере оказывается не таким уж и безнадёжным — тусклый свет всё-таки проникает через глазок в двери.
По коридору мимо дверей с глазками медленно проходят двое охранников — ефрейтор и курносый рядовой. У обоих полудетские лица и настоящие взаправдашные карабины с самыми настоящими штыками. Оба солдата шёпотом переговариваются о чём-то весёлом.
А пока они ходят по коридору, сверху, с потолочных балок, за ними сурово наблюдают плакаты следующего содержания:
НА ПОСТУ — ЧТО НА ВОЙНЕ! БУДЬ БДИТЕЛЕН ВДВОЙНЕ!ЖИВИ ПО УСТАВУ — ЗАВОЮЕШЬ ЧЕСТЬ И СЛАВУ!И ещё что-то такое об укреплении воинской дисциплины и за подписью Владимира Ильича Ленина, дух которого витает и над этим городом, и над всеми происходящими в нём событиями.
Камера номер четыре.
Полуботок тоскливо смотрит в глазок. Не увидев ничего интересного, осторожно отходит от двери, нащупывает табуретку и садится.
И сидит, отбывает свой срок. Секунда за секундою. Минута за минутою.
И тихо бормочет:
— И что же? Так вот все десять суток и будет продолжаться?.. Да-а, мне потом будет о чём вспоминать…
Курносый солдат прохаживается по коридору мимо дверей с глазками.
Давешний ефрейтор куда-то ушёл, и теперь Курносому скучно… Вот он даже с тоски стал перечитывать плакаты…