Мулк Радж Ананд
Гаури
Я предпослал моему роману строки из поэмы прославленного русского поэта девятнадцатого века Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Я сделал это потому, что еще много лет назад прочел в переводе ту часть поэмы Некрасова, которая называется «Крестьянка», и роман мой во многом был навеян некрасовскими стихами.
Если в моей книге, как и в поэме Некрасова, много печального, это не оттого, что я утратил надежду. Нет, просто вокруг меня еще много отчаяния.
1
Пони, на котором восседал Панчи, неожиданно брыкнул задними ногами и так тряхнул жениха и его двоюродного братишку Никку, который был у него шафером, что чуть не сбросил их наземь. Панчи, украшенный по случаю свадебной церемонии гирляндой цветов, закрывавшей его великолепный розовый тюрбан и смуглое лицо, не мог разглядеть, что так напугало пони. Он почти совсем отпустил поводья, положившись на слугу лаллы[1] Бирбала, давшего ему напрокат пони, и теперь здорово испугался. Сердце его застучало, на лбу выступил холодный пот.
— Держись! — крикнул он Никке.
Но Никка никак не мог ухватиться своими маленькими руками за широкий пояс Панчи. Он съехал набок и пронзительно закричал.
Темнолицего южанина-конюха, словно в издевку, звали Сурадж, что, как известно, означает Солнце. Он журил пони ласково и одновременно насмешливо:
— Ну пошел же, Моти, пошел! Теперь мы уже недалеко. Кто знает, может быть, ты на своем пути еще встретишь кобылу, которая обрадуется тебе!
Однако Моти, всегда такой покладистый, теперь упрямо уперся передними ногами в мягкую землю проселочной дороги и отказывался идти вперед. Сурадж тщетно пытался сдвинуть его с места. Посмотрев вверх, он сначала решил, что Моти испугался высоких гор, маячивших впереди. Но потом он оглянулся назад и увидел бродячих музыкантов с барабанами и флейтами, которые только что заиграли свадебный марш.
— Перестаньте играть! — закричал Сурадж. — Лошадь не любит такой музыки. Не забывайте, что она принадлежит сахибу[2] Бирбалу.
По лицам участников свадебного кортежа, которые в повозках и пешком тянулись за женихом, пробежала тень беспокойства: нежелание пони идти вперед, когда до деревни невесты оставались считанные шаги, было плохим предзнаменованием. Некоторые из них уже шептались об этом и затаив дыхание следили за тем, как Анчи, балансируя всей тяжестью своего атлетического тела, пытается удержать равновесие на спине пони, который, казалось, решил превратиться в осла.
Хотя и не без труда, Панчи все же добился своего. Он уперся пятками в грудь Моти и натянул повод с одной стороны, отчего пони завертелся на месте. Впрочем, если даже это и не входило в намерения Панчи, он делал вид, будто именно таким путем хочет заставить пони подчиниться своей воле. Происшествие это очень взволновало Молу Рама, который беспокоился, вероятно, не столько о племяннике-женихе, сколько о своем сыне Никке.
— Эй! — закричал он громовым голосом. — Осторожнее!
Услышав этот окрик, пони снова начал брыкаться, но Сурадж утихомирил его, стукнув кулаком по морде.
Панчи обрушил на Сураджа и его пони поток отборных ругательств, и это настолько уязвило маленького темнокожего южанина, что он напряг все силы своего хилого тела, чтобы привести Моти к повиновению. Ему это удалось, хотя пони и продолжал время от времени брыкаться при виде колючих кустов, росших у дороги.
После этого свадебный кортеж без особых приключений двинулся дальше. Панчи мог считать, что ему повезло; не очень-то было бы красиво, если бы родственники и друзья невесты, ожидавшие жениха и его свиту у живописных руин при въезде в деревню, увидели, что он не может справиться со своим пони. Панчи успокоился и теперь сидел на Моти, гордо подняв голову, как и подобало в его положении.
Переговоры о свадьбе тянулись долгие месяцы. Трудность заключалась в том, что невеста была родом из древней деревни Большой Пиплан у подножия Гималаев, а выдавали ее замуж за человека из небольшой деревушки того же названия — Малый Пиплан, затерявшейся далеко в долине, около города Хошиарпура. К тому же Панчи, хоть и назывался независимым крестьянином и даже владел полутора акрами земли, был, в сущности, всего лишь безвестным сиротой, «якшался с низкородными» и, кроме этой земли, ничего не имел за душой. А его будущая теща Лакшми, тезка могущественной богини изобилия и богатства, рассчитывала заполучить для своей дочери совсем другого жениха, богатого и знатного. Этого же добивался и ее двоюродный брат Амру, который играл на свадьбе роль тестя — вместо покойного мужа Лакшми — и был отъявленным скупердяем, чего он, впрочем, и не скрывал.