— Нет, он купил на них зерна и заплатил проценты Бирбалу, — сказала Гаури, желая, несмотря ни на что, защитить своего мужа.
— И ты еще выгораживаешь этого пьяницу! — закричал Амру. — Как будто я не знаю его!
— На вот, выпей и успокойся, — сказала Лакшми, ставя стакан брата перед Амру. — Зачем ты его ругаешь? В конце концов, он наш зять!.. Было бы хорошо, если б он пришел вместе с тобой. Мы бы могли занять у него немного денег. В конце концов, те серьги, которые он продал…
— Заложил, мама, а не продал!
— Ну, заложил!.. Все равно, он мог бы кое-что уделить нам из этой суммы. Ведь серьги принадлежали тебе. Это была единственная ценная вещь во всем твоем приданом, и мы имеем на нее право…
Последовала пауза, затем Амру заявил со свойственной ему грубостью:
— Панчи просто выгнал ее. Должно быть, эта злосчастная девчонка принесла ему не меньше неприятностей, чем нам…
— Не говори так! — умоляюще произнесла Лакшми.
— Он действительно послал меня к вам потому, что времена сейчас тяжелые и у нас почти нечего есть, — пыталась оправдаться Гаури. — Только не потому, что я приношу ему несчастье!.. И еще…
— Что еще?.. — зло и нетерпеливо спросил Амру.
Гаури молчала.
— Что с тобой случилось, детка? Если ты боишься и своего дяди, расскажи мне одной. — И Лакшми подвинулась поближе к дочери, приготовившись слушать, что она скажет.
— Мама, — начала Гаури едва слышно. — Я жду ребенка… Потому он и отослал меня домой…
— Только этого нам не хватало! Еще один лишний рот! — сказал Амру.
— Ничего, доченька, ничего, — утешала ее Лакшми. Хотя она и была расстроена этой новостью, лицо ее просветлело от мысли, что она скоро станет бабушкой.
Этих признаний Гаури было достаточно, чтобы проницательная Лакшми ясно представила себе, что произошло между ее дочерью и зятем. Разговаривая с нею наедине после полудня, она упоминала о таких вещах, которые, казалось, должны были остаться интимнейшим достоянием Гаури и Панчи. Она не осуждала и не укоряла дочь, а жалела и утешала ее.
— Панчи, должно быть, действительно перевоспитал тебя, дочка! — говорила Лакшми, сидя за прялкой, в то время как Гаури еще лежала на циновке после полуденного сна. — Особенно если он бил тебя!..
— Мама, он выходит из себя потому, что ему сейчас очень плохо… — объяснила Гаури, удивляясь, как это мать догадалась, что Панчи бил ее.
— Надеюсь, что он хотя бы не повредил ребенка, — сказала Лакшми. — Посмотреть на следы, которые этот зверь оставил на твоей спине и правой руке, — так только диву даешься, как это он не убил тебя совсем.
Гаури поняла, что мать заметила синяки на ее теле, когда она мылась с дороги на внутреннем дворе, и промолчала, чувствуя, что мать хочет услышать от нее подтверждение своих слов о жестокости Панчи. Всем своим видом молодая женщина словно умоляла избавить ее от унизительного разговора о всех тех обидах и оскорблениях, которые она вытерпела от мужа.
— Почему ты не пришла к нам раньше, когда он бил тебя по наущению Кесаро? — не унималась Лакшми. — Мы бедны, но уж как-нибудь сумели бы устроить тебя, как-то уладить дело. В конце концов, он не единственный мужчина…
Гаури так посмотрела на мать, что та осеклась и недоговорила до конца.
— Мама, ведь я же замужем! — сказала она наконец. Выражение муки на ее лице сменилось гневом.
На веранде воцарилось напряженное молчание. Через некоторое время старуха перестала прясть и сказала:
— Пойди умойся и попей молока.
Несмотря ни на что, Гаури не переставала думать о Панчи, и последнее замечание матери повергло ее в ужас. Всем своим существом Гаури заранее противилась ее нечестивым замыслам. О юности Лакшми рассказывали страшные вещи. Гаури слышала о том, что она была неверна отцу и, как утверждали некоторые, отравила его. А ее страсть к деньгам Гаури знала по собственному опыту. Так что от нее всего можно было ожидать, особенно в пору засухи, которая убила в людях всякую надежду на спасение. На какой-то момент слезы женской слабости затуманили ее глаза, но она не хотела иметь какого-либо другого мужа, кроме Панчи, и ее воля была непреклонна.
— Пойди умойся, доченька, твой дядя может привести гостей, — повторила Лакшми.
Очертания судьбы, которую готовила ей мать, проступили вполне реально. Гаури вскочила с места и сказала:
— Мама, я пойду повидаться с подругами.
С этими словами она как была, босая, выбежала во двор, на раскаленную землю, и уже не слышала, как мать крикнула ей вслед: