Поэтому глядя в добрые взволнованные глаза Зиновия Аркадьича, я быстро прорабатывала сразу три плана, как это умел делать Цезарь.
Сумки и чемоданы с одеждой и копченостями, я, разумеется, оставила на вилле, поэтому, сбегая по-английски, не прощаясь, придется мне прийти прощаться позже. Можно было б бросить несчастные чемоданы, ведь документы и деньги и неработающий телефон были при себе. Но копчености! Папа этого не поймет. Папа.
– Да и староват, – думала о плане под номером два я, поближе присматриваясь к Зиновию Аркадьевичу, махающему мне своим кепи, создающему воздушные вихри, и таки не отпускающему моего локтя. – Пусть даже он мне чуть-чуть нравится. В моем вкусе, симпатичный, статный, кавалер, умен, богат… Но все-таки староват. Ну как я покажу его папе? А папе он бы понравился. Они могли бы сойтись по теме космического апокалипсиса. Но жить-то мне с ним!
План под номером три: продолжать делать вид дурехи, ведь в целом поход нравился очень, и под таким соусом дотерпеть до его окончания, избегая руки и сердца историка-фантаста.
Жрица Ио решила остаться и не пожалела. Историки оказались весьма интересным народом. Они разожгли костер и устроили какие-то древние ритуалы, называемые странным, но знакомым на слух словом «дедунницы» или «осенние деды». Оказывается, нужно было избавиться от чего-то ненужного, чтоб приобрести что-то нужное. Все заготовили какие-то вещицы и сложили их у костра, где установили деревянного истукана с суровым лицом.
– Вы только не подумайте, что мы какие-то сектанты… – с улыбкой попытался поведать мне об этом знаменательном дне один из историков, но его тут же прервал профессор, появившийся из ниоткуда и желающий сам дорассказать про обряд.
Оказалось, что сегодня чуть ли не последний день, когда духи родных нас слышат и способны исполнить последнее желание перед тем, как отправятся спать.
– У них там другое время года, и целых шесть месяцев родные будут не на связи. Поэтому загадывайте, загадывайте, милая Майя, самое заветное, то, что на сердце лежит прямо сейчас!
Меня лихорадило, хотелось загадать любви, но, по-моему, где-то я уже переборщила с этим желанием или неточно выразилась, потому что с первого дня отпуска любви вокруг было много, но все как-то не той.
А еще у меня ничегошеньки не имелось, чтобы пожертвовать дедам для того мира. Все вещи на мне и в сумочке были, что называется, первой необходимостью. Не снять, не взять в иной мир, чтоб не оказаться в неловком положении в этом.
Осталась единственная ненужная вещь, безучастно смотрящая потухшим экраном, уверенно полетевшая как жертва в общую кучку с красивым древним названием «треба богам».
Потом начался хоровод, песни, пляски и прыганья через костер, всеобщее обнимание и целование, и в этой круговерте я так и не смогла сформулировать своего желания и просто загадала, чтоб каждый день стал похож на праздник, как например сегодняшний.
Ночь мы не спали, а может быть, спали – три дня пролетели, как сон, как карнавал, которые не забудутся никогда. К счастью, напор профессора в ухаживаниях уравновешивался его прекрасным воспитанием. Единственное, что меня немного смущало во всей свистопляске, что на всех фотографиях меня было трудно узнать. В кепи Зиновия Аркадьевича днем от знойного солнца, в чьем-то пальто в пробирающем холоде от мегалитов ночью, в носках, перчатках, шлепках, калошах, шарфе, собранных по нитке, чтоб я не дала дубу в звездилище, остались снимки удивительного времени, которое перестало быть отрезком секунд, а превратилось, как и утверждал профессор, в осязаемую энергию, отразившуюся на материи.
***
По дороге домой моя голова была занята только одним: выстраиванием диалога с Зиновием Аркадьевичем и объяснением причин моего крайне невоспитанного отказа в любви к нему. Но меня спасли мои друзья, перехватившие нас буквально на подходе к вилле. Растревоженные, они спрашивали, почему я не выхожу на связь, ведь у них появилась хорошая новость: освободилось одно место в двухместном бунгало, где жила собака одного постояльца: ей стало плохо, и ее увезли в клинику. Профессор, фыркнув, предложил мне всю виллу взамен собачьего места на все время отпуска. А по выражению лица было понятно, что и до конца жизни, если надо. Моей или его?
Меня устраивал вариант, где больше никто не поддерживал б мой локоть и не называл жрицей Ио. А чувствовалось, что жрицы Зиновию Аркадьичу только и не хватало.
Я забрала чемодан и рюкзак, груженные копченостями, и от всей души поблагодарила профессора за непревзойденные три дня, обещая прислать телефон взамен фотографий. Он обещал ждать.