В конечном счете Лео оказался прав в тот раз, когда сказал, что я женщина умная и непременно заскучаю рядом с Анхелем, если тот чего-нибудь не предпримет, чтобы этому воспрепятствовать. Анхель ничего и не предпринял, он просто не препятствовал своему брюху расти и пристрастился смотреть фильмы на DVD, поскольку видеомагнитофон к тому времени уже сломался и даже видеокассеты с его любимой незнакомкой были отправлены в самый дальний ящик. Наша супружеская идиллия медленно подгнивала, и в конце концов мой ангел наскучил мне. Да, именно так. К счастью для нас обоих, два года назад он выиграл грин-кард. Ты, полагаю, знаешь об этой лотерее, в которой разыгрываются въездные визы в Штаты. И теперь он живет в Майами. Время от времени мне звонит, пьяный и терзаемый ностальгией, и уверяет, что вернется, но, честно говоря, я от всей души надеюсь, что он этого не сделает. Мне уже пришлось выдержать неслабые споры с его отцом по поводу квартиры. Ясное дело, папаша не желает мириться с тем, что дом в Ведадо достанется не ему, но тут он промахнулся: у меня есть поддержка Анхеля, поскольку квартира эта досталась ему от бабушки со стороны матери, и, если Анхелито отсутствует, значит, она моя.
И в ней я и живу. Несколько лет назад я ушла из Технологического. Теперь я даю частные уроки математики, а еще сдаю одну комнату, однако все положенные налоги я плачу. Понятно? Барбара присылает ко мне разных итальянцев, так я и перебиваюсь. А еще у меня есть жених, иногда он у меня ночует, но только иногда, а то я знаю, какими они бывают: начинается с оставленной в ванной зубной щетки, а потом и оглянуться не успеешь, как он у тебя уже живет. Нет уж, фигушки. Эта квартира — моя.
Ты уже выходил на балкон? Хотя я никогда никуда отсюда не уезжала, я знаю, что этот проспект нравится мне больше всех проспектов в мире — с его деревьями, его фонарями и его тенями. Он и в темноте прекрасен. Прекрасен всегда. Главная артерия этого города. По ночам мне нравится сидеть на балконе — дышать прохладой и мечтать. Я же говорила, что здесь мы все большие мечтатели. Много всего изменилось по сравнению с тем 1993 годом. И хотя мы до сих пор плаваем в этом подобии лимба, который никогда не кончается, но если выйдешь на балкон, то увидишь, что по Двадцать третьей улице проходит и прошлое, и настоящее, что теперь по нему проезжают редкие велосипеды, но есть и автомобили — и старые, и современные, и уже не так часто отключают электричество, и у нас даже появились мобильные телефоны. Да, без всякого сомнения, теперь мы живем лучше — все так же улыбаясь, занимаясь любовью и мечтая, хотя мечты теперь иные. Кризис девяностых помог нам хотя бы в том, что окончательно убедил: мы не все одинаковые, и люди делятся на тех, у кого деньги есть и тех, у кого их нет. И так было всегда. И везде. Разве не так? Мало-помалу мы становимся все более похожи на нормальные страны: тому, у кого деньги есть, живется хорошо, а тому, у кого их нет, — хреново. Это и есть та чертова нормальность, которая никого не удивляет. Удивляют как раз изменения, неопределенность точки бифуркации. Тебе так не кажется? Сколько раз задавалась я вопросом: как бы все повернулось в 1874 году, если бы Антонио Меуччи имел в кармане десять долларов — стоимость пролонгации его временного патента? История была бы совсем другой. А что бы случилось в 1993-м, если бы кто-то из нас нашел документ, принадлежавший Маргарите? Ничего. Совершенно точно, не произошло бы абсолютно ничего. Мы жили в каком-то бреду, в очередной мечте, в состоянии хаоса, и хаос был водоворотом, втягивающим в себя все.