К моему изумлению, Анхеля в тот вечер мы практически не упоминали. Быть может, разговор с Эвклидом как-то зацепил Барбару, дал повод задуматься, но факт тот, что она наживку проглотила и говорила преимущественно о Кубе. Сказала, что ей нравится наша страна, потому что здесь все пахнет несколько по-другому: землей, дождем и чем-то, что ей трудно определить, но чего, совершенно точно, в Европе не найдешь. «Здесь, — добавила она, — даже вонь настоящая». Мне стало одновременно смешно и гадко, когда я вспомнила о сточных канавах, об автобусах, битком набитых потеющими под жарким карибским солнцем пассажирами, о дефиците моющих средств, но Барбара продолжила словами о том, что запахи здесь отличаются совершенно уникальной естественностью. Подмышки, например, натурально воняют потом, а не рвотной смесью дурных запахов и парфюма, и даже сексуальное возбуждение можно унюхать, и никто этих ароматов не скрывает. «Люди здесь, — заявила она, — естественны, и пахнут они тоже естественно». Поэтому мы касаемся друг друга, смотрим друг другу в глаза, рассказываем всю свою жизнь при первой же встрече и, нимало не стесняясь, хохочем и рыдаем. В Европе делать это с каждым разом все сложнее: слишком много искусственных ароматов, за которыми можно укрыться, слишком много кремов, белья и самой разной одежды. Слишком много макияжа. Забавно: Барбара жаловалась на избыток того, чего мне не хватало, но ей отчетливо не хватало того, что, надеюсь, имелось у меня: человеческого тепла. Я выяснила это именно в тот вечер, ведь она пела дифирамбы нашей способности довольствоваться малым, восхищаясь тем, что я презирала, расхваливала громкий смех и физические контакты, пока вокруг нас не начала расползаться тоска. Я накрыла своей рукой ее руку и попросила перестать валять дурочку: если у нее слишком много духов и дезодорантов, пусть подарит их мне, вместе с баночкой крема и еще одним пивом — а почему нет? Она расхохоталась, и, кажется мне, именно в тот момент, чего мы даже не заметили, мы и начали становиться подругами. Знаю, тебе это покажется диким, но так и есть. Я тогда почти ничего о ней не знала, кроме того, что она спит с моим ангелом, и по этой причине испытывала острое желание стиснуть покрепче ее италийскую шейку. И все же тем вечером я вдруг ее… пожалела, что ли. Не знаю. На какой-то миг она выпала из образа сильной и решительной дамочки, какой я увидела ее поначалу, и превратилась в терзаемое тысячей сомнений существо, уверявшее, что эта страна просто выворачивает ее наизнанку.
— Да ладно тебе, Барбара, эта страна всех нас выворачивает наизнанку, — сказала я.
Она улыбнулась:
— Но есть и те, кого на лицевую сторону уже не вернешь.
Истинный смысл этой фразы открылся мне значительно позже.
19
В доме Леонардо я снова появилась во второй половине воскресенья. Он открыл мне дверь со своей обычной улыбкой, притянул меня к себе и поцеловал в губы. А мне не пришло в голову ничего лучшего, кроме как огорошить его, сообщив, что мы с Анхелем женимся. Его брови поползли вверх. «Что ж, рассказывай», — сказал он. И, к моему удивлению, снова поцеловал меня в губы, после чего провозгласил: «Здоровья молодым!» Лео совершенно неисправим, но губы у него очень мягкие, уж поверь. После моего рассказа о последних событиях он извлек откуда-то бутылку и заявил, что такое дело следует непременно отметить. Однако, поскольку спиртное у него всегда просто отвратное, я предпочла подождать, пока заварится лимонное сорго.