Но тогда, в начале прошлого века, ни она, ни сорокалетняя «европеизация», проводимая австрийцами и венграми, не пустили в Боснии глубоких корней. Не только сербы и мусульмане, но даже хорваты-католики, всегда считавшие себя «самым европейским» народом Боснии, с трудом воспринимали австро-венгерских «цивилизаторов».
Известный французский историк Шарль Диль заметил по этому поводу, что в Боснии «народ упорно закрывает перед ними свое сердце». Действительно, не так уж много было тех, кто с искренним восторгом встретил приход австрийцев, а потом и аннексию Боснии. Да что там говорить, если даже представители первых поколений боснийцев, родившихся после начала оккупации и получивших во многом благодаря имперским реформам неплохое по тем временам образование, уже в 1910–1911 годах только и мечтали о том, чтобы убить кого-нибудь из австро-венгерских высокопоставленных чиновников.
В тюрьме Принцип тоже скажет, что 1911 год стал переломным и в его жизни.
Принципу шел уже семнадцатый год, и он постепенно превращался из подростка в юношу. Сохранилось несколько его описаний из того времени:
«Среднего роста, с несколько широкими, слегка вогнутыми плечами. Он был темным шатеном, с сентиментальными голубыми глазами под слегка нахмуренным лбом. Но хотя его глаза были сентиментальны, огонь и отвага сияли в них. Он был мускулист и костляв, и в его руках чувствовалась сила. Говорил коротко, короткими фразами и внушал впечатление человека, взвешивающего свои слова: он был умен. Его речь часто была вызывающей и могла казаться сарказмом, если бы во всём его лице и в особенности в его глазах не было так много мечтательной славянской меланхолии. Он был хорошим и бескорыстным другом».
«Принцип, младший из нас, всегда сумрачный и скромный, держался как бы в стороне… Небольшого роста, сутуловатый, но сильный и выносливый, смуглый, почти черный, с лицом, на котором внутренняя страсть уже проложила резкие черты».
«В спорах он был необычайно желчным. Когда его «прижимали к стене» и он чувствовал, что его точка зрения терпит поражение, то буквально физически страдал от этого и хорошо рассчитанной грубостью затевал ссору, чтобы во всеобщей неразберихе забыли о его неудаче… Трудно сосчитать, сколько раз он дрался со мной».
«Весь его вид выражал энергию и решительность. Его смягчали светло-голубые глубокие глаза, мягкие и теплые, но случались моменты, когда они могли блеснуть внутренним огнем и стать острыми и пронизывающими, как две стрелы… На первый взгляд спокойный и молчаливый, он иногда становился в дискуссиях циничным и грубым и был очень настойчивым, хотя и не упрямым. Довольно амбициозен и немного хвастлив… Он охотно шутил и вообще был остроумным… В сердце был хорошим и преданным другом».
«Ни одна из его фотографий, которые я видел, не похожа на настоящего Гаврилу Принципа. Им всем не хватает его глаз, которые составляли главную особенность его образа. Я не видел взгляда волка на свободе, но я уверен, что он похож на взгляд Принципа. Из его глаз исходило ледяное дыхание, и казалось, что они смотрят на человека и инстинктивно определяют самое удобное место, за которое его можно схватить».
Первое время Гаврило держался в гимназии особняком — у него почти не было друзей. Одноклассник Иво Краньчевич, тоже ставший потом участником покушения на Франца Фердинанда, хорват по национальности, вспоминал об одной истории.
Однажды Принцип не выучил урок по географии. Когда его вызвал учитель, он сказал, что плохо себя чувствовал, поэтому был не в состоянии читать. Учитель спросил, может ли кто-нибудь подтвердить, что он действительно был так болен, что не смог выучить урок. Принцип назвал имена двух одноклассников, но их в тот день не было в гимназии, тоже по причине болезни. Преподаватель и весь класс начали смеяться — уловка Принципа была слишком наивной, — а он оглядывал класс в надежде, что ему кто-нибудь всё-таки поможет.
Однако, казалось, никто не собирался этого делать — он пришел в гимназию совсем недавно, и одноклассники его почти не знали. Но когда Принцип встретился взглядом с Краньчевичем, тот махнул рукой, подав ему знак, что готов помочь. Краньчевич сказал учителю, что якобы приходил к Принципу домой и видел, что тот лежал в постели с высокой температурой и не мог даже разговаривать, не то что читать. В общем, для Гаврилы всё обошлось. На перемене он подошел к Краньчевичу и, поблагодарив за помощь, сказал, что очень удивился — ведь он хорват, а одноклассники-сербы смеялись и даже не подумали помочь ему. С тех пор они подружились.
О Принципе вспоминают как об очень аккуратном человеке. Он одевался небогато, но чисто и вообще следил за собой, чем отличался от многих других однокашников, «щеголявших» мятыми костюмами и растрепанными волосами.
В Сараеве Принцип познакомился с Драгославом Лю-бибратичем. Еще одним его гимназическим другом стал Трифко Грабеж — о нем мы еще не раз упомянем. Любибратич вспоминал, что будущего убийцу Франца Фердинанда из-за небольшого роста иногда называли Гаврица. Не то чтобы презрительно, но и не слишком уважительно.
А сам Принцип очень хотел, чтобы его называли Гаврошем — по имени бродяги-подростка из романа Виктора Гюго «Отверженные». В романе Гаврош героически погибает на баррикадах по время народного восстания в Париже в июне 1832 года. Принцип наверняка мечтал о чем-то подобном — о подвигах, славе, известности. Он всё-таки добился того, чтобы его называли Гаврошем.
В Сараеве Гаврило с друзьями по-прежнему ходил по кафанам и играл в бильярд. Особенно часто они появлялись в кафане «Каир», затем перебазировались в читальню общества трезвости «Побратимство». Потом его друзья увлеклись танцами и даже начали посещать соответствующие занятия. Но Принципа так и не смогли уговорить ходить с ними — он робел. Стеснялся он и знакомиться с девушками, хотя была у него и тайная любовь.
По воскресеньям всех гимназистов православного вероисповедания водили в церковь в сопровождении учителей. Туда же приводили и девушек из женской школы. Пока шла служба, гимназисты переглядывались и даже знакомились с ними. Там-то Гаврило и влюбился в одну из учениц по имени Елена. Кто она, неизвестно. Он даже писал ей письма, но романа у них не получилось.
Очень любопытные, хотя и слишком уж «беллетристические» воспоминания оставил о Принципе участник «омладинского» (молодежного) движения в Боснии Доброслав Евджевич[16], ставший во время Второй мировой войны одним из командиров югославских четников[17] и воевавший вместе с итальянскими оккупантами против партизан-коммунистов маршала Иосипа Броз Тито, а потом эмигрировавший в Италию. (Как бы сам Принцип отнесся к такому повороту в биографии друга юности?)
Евджевич тоже описывал Принципа как стеснительного и неуверенного человека в отношениях с противоположным полом. Но он же добавлял к его портрету некоторые довольно пикантные черты. По словам Евджевича, Принцип где-то вычитал, что к своей единственной любимой нужно приходить уже «уставшим от объятий купленных женщин» и что только так может выжить «духовная любовь». Неизвестно, был ли у него опыт по части «объятий», но в дома терпимости он со своими друзьями вроде бы ходил, однако дело якобы заканчивалось тем, что тамошние обитательницы рассказывали ему придуманные жалостливые истории о своей жизни, а он доказывал, что не презирает их, а наоборот, очень хорошо понимает.
Когда же по ночам, писал Евджевич, его начинали преследовать «образы обнаженных женщин», он скакал голым по комнате, крича: «Да здравствует революция!» Образ будущего «героя-террориста», конечно, получается несколько карикатурным, но почему бы в это не поверить?
Главной же его страстью по-прежнему оставалось чтение. Директор Института истории Боснии и Герцеговины Хусния Камберович, например, так и выразился в разговоре с автором этой книги: «Принцип был буквально оккупирован литературой». «Книги для меня — это жизнь», — говорил он. За книги Гаврило действительно хватался в любую свободную минуту. Когда он приезжал к старшему брату, то читал и там, вызывая недовольство жены Йово. Она-то считала, что младший Принцип должен помогать им в работе, а он сидел за книжками.
16
17
Четники (от