Некоторые из заговорщиков потом вспоминали, что в тот день они попытались договориться, как вести себя на суде. Многие хотели сделать всё, чтобы выгородить крестьян-проводников, сами же собирались быть «тише воды, ниже травы», чтобы не злить судей и не осложнять свое и без того тяжелое положение. Ведь если несовершеннолетние (совершеннолетним по австрийским законам считался человек с двадцати лет) еще могли на что-то надеяться, то остальным участникам заговора явно грозила смертная казнь. Только Принцип не согласился с этой тактикой. Он решил идти до конца.
Несмотря на то что шла война, которую двуединая монархия начала далеко не успешно, судебный процесс по делу о сараевском покушении имел для австрийских властей огромное значение. Для них было очень важно, чтобы именно суд доказал всему миру, что Белград был замешан в покушении, а заговорщики являлись его орудием. И сделать это нужно было с соблюдением (во всяком случае, видимым) правовых норм и преданием гласности показаний подсудимых.
Судебный процесс начался 12 октября 1914 года в зале дивизионного суда военной тюрьмы Сараева. Председателем суда был назначен Луиджи фон Куринальди, а судьями — украинец Богдан Наумович и немец Майер Хофман. Судебные заседания не были открытыми — на них пускали только по специальным пропускам. Однако на процессе присутствовало более сотни газетных корреспондентов, в том числе из нейтральных стран, к которым австрийцы относились очень предупредительно. Было вызвано также более ста свидетелей.
Накануне суда подсудимых побрили и подстригли, с них сняли кандалы. «Без них я чувствовал себя сначала весьма необычно, — вспоминал Цветко Попович. — Они больше не били и не звенели при каждом движении, к чему я уже привык. Сейчас, без цепей, я не мог ходить… Моя походка была очень неуклюжей и смешной».
Однажды, вспоминал Попович, когда их вели из зала суда в тюрьму, один из мобилизованных солдат, которые рассматривали заговорщиков с большим любопытством, неожиданно ударил Принципа, но тут же сам получил сильный удар от одного из охранников подсудимых: «Зачем бьешь связанного человека?» Поповича очень удивил этот поступок.
Подсудимые явно делились на три группы и соответственно вели себя на процессе. К первой принадлежали непосредственные участники покушения и их сообщники. Они были готовы защищать свои идеи на суде до конца. В той или иной степени это были убежденные и идейные люди, которые понимали, на что они идут. Другую группу составляли крестьяне-сербы, выступавшие в роли проводников Принципа и Грабежа. Назвать их «радикалами» и тем более «революционерами» невозможно, тем более что, например, Керовичи считались весьма зажиточными хозяевами — в саду у самого старшего из них, Митара (Петара), росло около трех тысяч сливовых деревьев. Ему, в общем, было что терять, и психология сербского крестьянина отличалась от психологии гимназистов-радикалов. А вот Яков Милович был, наоборот, очень беден, но зато имел пятерых детей.
Нельзя сказать, что они не сочувствовали гимназистам, но революционные идеи их интересовали мало — они сотрудничали с «Народной обороной», потому что считали себя «хорошими, правильными сербами». На суде они вели себя довольно скромно, в надежде получить более мягкое наказание, что в итоге и произошло.
Такую тактику поддерживал и Принцип. Еще до процесса, когда им зачитывали обвинительное заключение, он просил проводников сказать на суде, что он якобы силой заставил их вести заговорщиков. «Или говорите обо мне вообще всё, что хотите, если посчитаете, что вам это может помочь».
Еще на следствии его спрашивали, понял ли он, что теракт ни к чему не привел и вообще был бесполезной затеей. Принцип ответил, что думал об этом, ему жаль пострадавших, и особенно тяжело видеть, «как страдают из-за нас бедные крестьяне Керовичи».
Подсудимых защищали пять адвокатов. Адвокатом Принципа, Благойи Керовича, Якова Миловича и Николы Форкапича назначили доктора Макса Фельдбауэра. Принцип, однако, заявил, что основную защиту он берет на себя, и попросил, чтобы адвокат уделил большее внимание защите троих крестьян: «Если вы будете защищать меня, это только принесет вред тем троим, которым вы не сможете помочь. Они не виноваты, а я в любом случае готов на всё».
Впрочем, Фельдбауэр и адвокат братьев Чубрилови-чей, Краньчевича и Недо Керовича Рудольф Цистлер были единственными, кто действительно пытался выстроить юридическую защиту своих подзащитных. Цистлер, например, доказывал, что государственной измены подсудимые не совершали. Остальные защитники были больше похожи на прокуроров.
Особняком стояли Мишко Йованович и Велько Чубрилович — уже состоявшиеся люди «из интеллигенции» (Йованович вообще был богатым человеком). Они не просто участвовали в покушении, но и сотрудничали с сербской разведкой, передавая ей по каналам «Народной обороны» информацию военного характера. Однако они не были сторонниками террора и разрушения империи. На суде Йованович и Чубрилович-старший говорили, что выступают за автономию Боснии и Герцеговины.
Йовановичу было уже 36 дет, а Чубриловичу-старшему — 28, так что рассчитывать на снисхождение по возрасту они не могли. Оба знали, что им грозит смертная казнь. И оба могли скрыться после покушения, однако не сделали этого. Чубрилович говорил, что не мог бросить друзей в тяжелое время.
Первым в суде допрашивали Чабриновича, вторым — Принципа, потом — всех остальных. Все так или иначе заявили, что в качестве главного мотива покушения видели свое право на протест, в том числе и на убийство тирана. Трифко Грабеж назвал сараевское покушение «величайшим революционным актом в истории».
Они не скрывали, что собирались убить не только Франца Фердинанда, но и других высокопоставленных персон империи. Принцип заявил, что еще два года назад он «из националистических побуждений решил совершить покушение на какую-нибудь высокопоставленную личность, которая в Австрии олицетворяет власть».
Все говорили, что покушение — это месть за страдания народа в Боснии. «Главные» подсудимые не скрывали, что их целью были «революционное уничтожение» Австро-Венгрии и освобождение южных славян. Принцип несколько раз повторил, что ненавидит Австро-Венгрию и считает, что империя должна быть разрушена.
Чабринович сказал, что «анархист не признает никаких законов» и что его «оскорбляет, когда во главе монархии находится человек, которому платят 60 тысяч каждый день». Он, впрочем, заметил, что вряд ли стрелял бы во Франца Иосифа, который «когда-то был хорошим другом сербского народа», но был готов убить Франца Фердинанда как главу «военной партии», стремящейся захватить Сербию. Он также заявил, что его идеалом является «югославская республика». «А что думают Принцип и Грабеж?» — спросил судья. «Они любят короля Петра и хотят быть под его скипетром», — ответил Чабринович.
Данило Илич на суде утверждал, что был против покушения на Франца Фердинанда, но всегда одобрял идею теракта против тирана. Грабеж добавил, что, беря бомбу у Илича, пообещал ему, что не будет участвовать в покушении и «сохранит себя для будущей революционной работы», но для себя решил, что бомбу всё-таки бросит. Таким образом, получается, что Грабеж сначала обманул Илича, а потом… всё же получилось так, как он ему обещал!
Судьи и обвинители всё время указывали Иличу, что он противоречит сам себе: вроде бы он не хотел покушения, но накануне раздавал заговорщикам бомбы, пистолеты и яд. Как это понять? Илич ответил, что ему казалось, что они не доведут дело до конца. И во многом он был прав. Если бы Принципу не «повезло»…
Время от времени судьи вступали с подсудимыми в дискуссии. Когда, например, Грабеж сказал, что о тяжелом положении южных славян в Австро-Венгрии он знает на основе своего жизненного опыта, судья спросил его: «Какой может быть жизненный опыт у гимназиста пятого класса?» Когда же Грабеж заявил, что они добивались для славян политической свободы, председатель суда просил пояснить: «А что значит «политическая свобода»?» Грабеж ответил, что точно не знает. Далее состоялся такой диалог:
— А почему же тогда говорите об этом?
— Культурное и свободное развитие, школы, университеты, гимназии.