– А чего делать? Попробуем с толкача может?
– Не надо.
Мимо проходил какой-то дедок, по виду типичный грибник с палочкой.
– Может деда попросим помощи? Смотри, а то заночуем тут.
– Не надо, щас разберусь.
Дед поглядел на нас и неторопливо прошел мимо. Секундная стрелка еще не сделала полный оборот вокруг своей оси, и папоротник продолжал качаться в том месте, где он только что был, а из-за поворота вдруг появилась полицейская машина. Поравнявшись с нами, она остановилась, и из машины вышли два здоровенных светловолосых полисмена – Скутер и Швайнштайгер.
– Что, масло сливаете? – спросил Scooter
– Да нет, у нас датчик, похоже, полетел, – ответил Егор
– Здесь частная территория. Вы надпись видели?
– Нет, ничего мы не видали.
– Залезайте в машину, поедем в город.
Мы забрались в аналог уазика с зарешеченным помещением для перевозки преступников.
Первые минут пятнадцать мы молчали.
– Странные они. Европейцы, – произнес вдруг Егор.
– И чего в них странного? Люди как люди, – ответил я.
– Да мы вот сейчас на юге, тут Италия рядом.
– Ну и что? Причем здесь Италия?
– Да, я вспомнил про Калигулу и его коня. Это ж надо – коню дворец построили, сенатором сделали и хотели даже в консулы произвести. И все ж молчали. Никто не пикнул. Патриции хреновы. А как на частную территорию заехал человек случайно, так сразу полицию вызывают.
– Так то было 2000 лет назад – с конем, – сказал я.
– Кстати, а мы чем лучше? Ты вот знаешь, что крейсеру Аврора, например, орден дали?
– Ну и что?
– А то, что это ж груда металлолома. Корабль. Конь хоть живой, а железяка по любому не живая. Куда ты ей орден прицепишь?
– Ясное дело, куда – на нос, который растр. Сбоку.
– «Ра-а-астр», – передразнил Саныч. – А ты теперь подумай, если между конем и Авророй 2000 лет прошло, то насколько мы отстали от Европы?
– А ты вот Аврору не трожь, – вдруг резко выступил Егор.
– Это почему?
– А потому. Аврора для меня – это святое, меня там в пионеры принимали.
– Ну и что? Мало ли кого и где в пионеры принимали. Меня вот, например, в Музее Ленина, на Горьковской.
– А вот и то, что сколько лет прошло, а я как сейчас все помню. Вот тут справа, пушка носовая, там мостик. Тут я стою, и передо мной комсорг, вяжет мне галстук и говорит, громко так, звонким голосом: «Будь готов!». А я ему также громко отвечаю: «Всегда готов!». Смотрю в глаза и отвечаю. А между нами и нет ничего, только готовность, на все готовность.
– А комсорг – мальчик или девочка? Тебя послушать, так будто у вас там секс, прямо на корабле был. А не прием в пионеры.
– Дурак ты. Это кстати, круче, чем секс.
– Да что ты? Чего ж ты тогда сюда уехал? Вступил бы там в партию, ходил на митинги, кайфовал.
– А одно другому не мешает.
– Это как же?
– А так. Я вот знаю, что здесь жить мне проще, знаю. Все знаю, про сырьевую экономику, про дефицит и профицит, про Ленина и Сталина, про Гулаг, читал Оруэлла и Варлама Шаламова, про ваучеры знаю, про Газпром и так далее, но дело не в этом.
– А в чем тогда?
– А в том, что при всем при этом, где-то там, глубоко в памяти есть островок, где я стою на Авроре и меня принимают в пионеры. И там я испытал такое счастье, какого с тех пор больше никогда и нигде не испытывал.
– Кажется, я понимаю, – сказал я. – Послушай, а вот у меня такой островок тоже есть.
– А у тебя чего за островок?
– Ездил я в детстве на Украину, к бабушке. И был у нее дом с садом. Сейчас думаю, посмотри я на тот дом, вообще ни о чем, развалюха, 1905 года постройки, а все б отдал, чтобы туда снова попасть. Потому как там я – царь и бог. Хочешь – в море купайся, хочешь – черешню собирай. Родители в Питере, лафа.
– Точно, и царь и бог. Вот и я, знаю что нет ничего в той Авроре, знаю. Корабль как корабль, с мутной историей. Но разве ж я могу тот островок разрушить, где я был счастлив? Что тогда от меня останется? Диплом о высшем образовании? Аусвайс?
За окном машины темнело. Внутрь попадал лишь свет фар, проносящихся мимо машин.
– А у меня островок – обрезание, – сказал вдруг Саныч.
– Это – как? – засмеялся Егор.
– А так, я ж обрезание сделал перед поездкой сюда. Осознанно.
– И что?
– А то, что до того я жил во тьме, а как обрезание сделал, будто новый мир увидел.
– Что-то я не понял, – сказал я, – мне кажется, это сюда не подходит.
– Очень даже подходит, – сказал Саныч. Говорю тебе, никогда я не был так счастлив, как в тот день. Если хочешь – то считай, что я испытал религиозный экстаз. В тот день я родился заново, я чувствовал себя большим и близким к Богу, и знаю, что это был самый важный день в моей жизни. И никакая Аврора для меня не сравнится с этим чувством.