Виктор Гюго
Гаврош
ДИТЯ ПАРИЖА
По улицам Парижа бродили грязные, оборванные мальчуганы. Этих уличных мальчишек называли «гаменами». На теле у них не было рубашки, на ногах — башмаков, над головами — кровли.
Если бы огромному городу можно было задать вопрос, кто такие эти мальчики, Париж ответил бы: это — мои дети.
Париж кишел такими маленькими бродягами. Измученные бедностью и непосильным трудом, родители исчезнувших детей часто даже не пытались узнать, куда они девались и что с ними. Трущобы Парижа выбрасывали детей на мостовую. Полиция во время ночных обходов вылавливала сотни маленьких бродяг в пустырях, в недостроенных домах, под сводами мостов.
Немудрено, что уличный мальчишка в Париже знал всех полицейских чуть ли не наперечет. Он вам мог перечислить, не задумываясь: «Такой-то предатель, такой-то злюка, такой-то великан, такой-то чудак. Такой-то воображает, что Новый мост его собственность, и запрещает публике гулять по его карнизам и перилам. У такого-то дурная привычка таскать за ухо прохожих».
Не всякому удавалось попасть в шайку уличных мальчишек Парижа. Заслужить их уважение — не легкое дело.
Иного товарища почитали за то, что он видел, как человек свалился с высокой башни; другого — за то, что у него на глазах опрокинулась почтовая карета; третьего — потому, что он знал солдата, который чуть не выколол глаза одному буржуа.
Гамены были, конечно, большие драчуны. Они любили хвастнуть: «А ведь я здорово силен!» Левша среди них вызывал зависть, косоглазые были в особом почете.
В те времена, о которых здесь будет речь по бульвару Тампль постоянно блуждал мальчуган лет одиннадцати-двенадцати. Товарищи звали его Гаврошем. Одет он был пресмешно: в мужские штаны и женскую кофту. Штаны ему подарил не отец, кофту отдала не мать. А у него были отец и мать. Но отец о нем не заботился, мать не любила.
Этому мальчику всего лучше жилось на улице.
Гаврош был бледен, шумлив, проворен, насмешлив и боек. Он бродил по улицам, распевал песенки, копался в стоках нечистот; иногда крал какую-нибудь безделицу, весело, как крадут кошки и воробьи. Смеялся, когда его называли уличным мальчишкой, сердился, когда его обзывали проходимцем. У него не было ни крова, ни хлеба, ни огня, никто его не любил. Но он был весел.
Но, как ни одинок и заброшен был этот ребенок, ему все же иногда приходило в голову: пора пойти повидать мать. Он покидал Большие бульвары, ворота Сен-Мартен, спускался по набережным, переходил мосты и наконец добирался до лачуги в бедном предместье.
Гаврош приходил домой и заставал нищету. Всего печальнее, что никто не встречал его улыбкой, — все были холодны, как холоден был их пустой очаг.
Когда он входил, его спрашивали:
— Ты откуда взялся?
Он отвечал:
— С улицы.
Когда уходил, спрашивали:
— Куда идешь?
Он отвечал:
— На улицу.
ГАВРОШ ВСТРЕЧАЕТ МАЛЫШЕЙ
Весна в том году началась рано. В марте сразу стало тепло, но в апреле вдруг снова наступили резкие холода. В Париже так часто бывает.
В один из холодных апрельских вечеров Гаврош стоял перед ярко освещенной парикмахерской на многолюдной улице. На шее у него была женская шаль. Он делал вид, что восторженно любуется выставленной в витрине головой из воска в затейливой прическе, украшенной цветами. Голова эта вертелась во все стороны и расточала улыбки прохожим. На самом же деле Гаврош высматривал, не удастся ли ему стянуть с выставки кусок мыла. Парикмахеры предместья охотно покупали у него такие краденые куски за несколько су. Вырученных денег ему вполне хватало на обед. Гаврош был мастер на такие дела. Он называл это «брить брадобреев».
Любуясь восковой красавицей, он бормотал:
— Во вторник?.. Нет, не во вторник… Разве не во вторник?.. Да, конечно, во вторник.
Гаврош старался припомнить день, когда он последний раз обедал. Это было дня три тому назад.
Парикмахер брил какого-то буржуа и сердито поглядывал на своего врага — на замерзшего дерзкого мальчишку, с руками, засунутыми в карманы, и с дерзкими помыслами в голове.
Вдруг Гаврош увидел, что в лавку вошли два мальчика, совсем маленькие: один лет семи, другой лет пяти.
Оба были одеты неплохо. Они не то просили милостыню, не то о чем-то спрашивали. Нельзя было понять. Оба говорили сразу, громкий плач прерывал их слова. Парикмахер, взбешенный, повернулся, вытолкал их на улицу и захлопнул дверь со словами: