6
Первые дни безделье скрашивалось новизной ощущений. Но чем дальше…
Боб все откровеннее протестовал.
— Было время, — говорил он, расхаживая по салону, — я достаточно натренировался в поисках себе места, черт побери. Но оказаться безработным на пути в созвездие Ориона… Еще немного, и я объявлю забастовку!
— Может быть, по-вашему, командир, — однажды тихо произнес Глебов, — бездействие позволительно считать активным способом привыкания к новой среде?
— Так и быть, — засмеялся Шелест. — Завтра выйдем из корабля «на улицу»… А работы еще хватит на всех, не беспокойтесь!
Слова командира взбодрили нас. Я направил корабельный телескоп на солнечную систему и прильнул к окуляру.
Увы! Солнце с такого расстояния выглядело совсем непримечательной звездочкой, а планеты тонули во мраке бесконечности.
«Если бы я и мог увидеть сейчас Землю, — подумалось мне, — то она походила бы на маятник: вправо — полгода, влево — полгода. Вправо — полгода, влево — полгода… И так тысячи тысяч лет. Воистину — образец терпения!»
О том, что будет, узнаем мы не скоро, но все, что было, живет в нас. Там — мы были рядовыми тружениками Сегодня, здесь — стали Хранителями Вчерашнего, земной истории.
В молодости я не ценил своего прошлого, относился к нему как в одной детской сказке свежеотпечатанный снимок относится к негативу: считал его ненужным. Теперь я стал постигать его истинное значение.
Я смотрю, смотрю, не отрываясь, в самую заветную для меня точку Вселенной и почти физически ощущаю: вправо — полгода, влево — полгода…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Парадокс Глебова
1
Впервые я «пощупал» космос вместе с Глебовым.
Через круглый люк мы поднялись по ступенькам на «палубу» — обширную верхнюю площадку корабля, защищенную такой прочной пластмассовой броней, что не требовалось скафандров: мы были одеты в обычные костюмы.
Идеальная прозрачность палубной крыши создавала иллюзию свободного общения с космосом. Даже голова закружилась, и я присел в кресло.
Движение не ощущается — оно стало невидимым. Психологически — мы висим на одном месте. Существа, обладающие объемом, весом (пусть даже искусственным), массой покоя, но прилагающие немалые усилия, чтобы не терять мудрого внутреннего спокойствия. Не сразу научились мы находить во Вселенной детали, создававшие хоть какое-то впечатление космического полета: меняющийся цвет звезд, вспыхивающие редкие искорки метеоров.
Власть земных представлений и привычек сковывала меня. Мне становилось зябко при взгляде в Вечность и Необозримость. Одиночество и безысходность, интеллектуальную робость, потускнение мысли — вот что подарил мне космос в первую встречу…
Вероятно, и Евгению Николаевичу нелегко дались первые шаги по палубе звездолета. Но реакция его была иной: глаза лихорадочно заблестели, лицо стало вдохновенным. Он всю жизнь ожидал этой встречи, готовился к ней…
— Да, — приподнято и взволнованно произнес он, — эта тема трудновата для пера!..
Я привык, что Евгений Николаевич то и дело вспоминал строки любимого Маяковского, иногда перефразируя их, но сейчас простые и знакомые слова встряхнули меня, я вновь почувствовал себя человеком, землянином, и пугающее, принижающее влияние космоса ослабело.
Отныне всякий раз, поднимаясь на палубу, я неотрывно всматривался вдаль (вблизи было Великое Ничто!), будто окунаясь в неизмеримую, неизвестную дотоле Тишину.
2
— А теперь, — сказал Шелест, когда мы собрались в кабине управления, — начнем определять место ракеты.
Определить место звездолета… Это не то, что определить место самолета даже в полете в облаках. Там кто-то из экипажа непрерывно наблюдал за полетом — здесь мы все дружно проспали пять лет! Там уйма приводных радиостанций, пеленгаторов и локаторов, есть полетная карта, измеренная и проверенная тысячи раз, — здесь карта Галактики лишь приблизительная, никаких диспетчеров, помогающих тебе со стороны, а ксаны разбросаны друг от друга на миллиарды километров.
Первым делом мы проверили галактический курс — Кибернетика успокоила нас: за все прошедшие пять лет не было ни одного существенного — и неисправленного! — отклонения.
Затем — скорость, так сказать, по прибору.
И наконец — время. Обычное в земном исчислении, хорошо знакомом нам. Его мы «везли» с собой в бронированном контейнере: самонастраивающиеся часы — целый кибернетический комплекс.
Осталось найти пройденное расстояние по расчетному месту нашего пребывания в космосе, и тогда истинная путевая скорость также будет определена.
Недельки две спустя расчеты готовы: учтены все поправки автоматики в движении корабля за пять лет.
— Неплохо, — сказал Евгений Николаевич. — Недурственно. Арифметика оказалась на должной высоте и в космосе: нам лететь еще немногим более ста четырнадцати лет… Так-с… Приступим теперь к новому определению места ракеты, но уже только по небесным светилам, сиречь звездам.
— Звезды — основной капитал Вселенной, — подхватил Боб. — Их здесь чертова уйма, и я готов вам помочь, если…
— Благодарю вас, милейший Хоутон, — церемонно раскланялся Глебов. — Из этой чертовой уймы мы отберем десяток (для первого раза!). Но вы что-то хотели сказать… Если?..
— Если, любезнейший Евгений Николаевич, я смогу справиться.
— Вы забываете о нашем гениальном друге… — Глебов лукаво посмотрел в мою сторону. — Пересчитывать колючки — его страсть, а числа есть числа!
Это уже был намек. Дело в том, что на Земле я оставил весьма приличную коллекцию изумительных по красоте кактусов, этих подлинных шедевров земной природы!
— Мы будем с тобой дублировать их наблюдения и вычисления, — примирительно произнес Шелест, поло — жив руку на мое плечо. — Так точнее будет.
— Слушаюсь, командир, — ответил я, приступая к настройке своего телескопа.
Некоторое время спустя Глебов раздал нам задания, и началась скучная утомительная работа-испытание нашей выдержки, наблюдательности и сообразительности.
3
Более месяца я не прикасался к рукописи. Расчеты, проверка, огорчений, снова расчеты, — в общем, было не до дневника. Определение места ракеты (уже действительного, а не расчетного!) привело нас к такому неожиданному результату, что у всех опустились руки. Получилось, будто мы так далеко умчались от своей Земли, что до Гаяны оставался всего год полета, вместо ста четырнадцати лет!!!
— Но ведь это же нелепо, — устало сказал Хоутон. — Как быть? Я спрашиваю: как быть?
— Не терять равновесия, — недовольно ответил Шелест.
— Прости, командир! — кипятился Хоутон. — Я хладнокровен, как тысяча лягушек! Но согласись, что даже на самом идеальном спокойствии невозможно залететь так далеко в какие-то жалкие пять лет… Разве это не так?
— Я попросил бы приберечь слово «невозможно» для более удобного случая, — невозмутимо вставил Глебов.
— Позвольте, Евгений Николаевич, — не унимался Боб, — мы делали все по вашей программе, но… Как это говорится по-русски? Ага!.. Воз и ныне там!
— Будем справедливы: «воз» как раз не там, где ему положено быть по времени его движения, — спокойно заметил Шелест.
— А может быть, — предположил я, — наши часы вышли из строя и кибернетика разбудила нас не через пять, а через сто с хвостиком?..
— Мой бог! — воскликнул Хоутон. — Затеряться в космосе без хронометра?!.
Атом беспокойства заметался во мне: шутка сказать, занесло нас черт знает куда, мы не имеем не только детальной, но даже общей ориентировки, да еще не уверены в бортовых часах, без которых немыслим точный расчет никакого полета!
Шелест понимает наше состояние — ему труднее: он командир.
— И все же, — рассудительно говорит он, — расчеты для меня убедительнее эмоций. Мы можем внутренне верить им или не верить — это условно. Прошу… Как бы сказал Маяковский в данном случае, Евгений Николаевич?