И было все в «Третьей жизни»: и любовь к Клэр, и гимнастика, и преподаватель Закона Божьего в харьковской гимназии, и признания Горькому о невозможности высказаться до конца, и рождение на Кабинетской. Только рассказано все было иначе, и почти никем не было услышано.
Во многом именно публикации в «Современных записках» сформировали о Газданове мнение, которое четыре десятилетия спустя озвучил Борис Зайцев: «…России он почти не видел — маленьким попал в Болгарию и т.п. Писатель даровитый, но впечатление странное производил: иностранец, хорошо пишущий на русском языке…»
Действительно, вещи, которые опубликовал Газданов за десять лет сотрудничества в «Современных записках», не являлись продолжением традиций русской прозы XIX столетия в том смысле, в котором оно понималось редколлегией. Более того, они не были продолжением и его собственных писательских традиций, о которых уже можно было судить по предыдущим рассказам и роману. Это был своеобразный творческий зигзаг — удаление от собственного жизненного опыта и максимальное приближение к художественному осмыслению эмоций как таковых. Внешним проявлением этого зигзага был тот факт, что Газданов (за исключением упомянутого «Железного Лорда») как бы теряет своего автобиографического героя-повествователя.
И вместе с тем сотрудничество Газданова с «Современными записками» показательно, ибо в это время Гайто ведет поиск в ином направлении. Взгляд Газданова, сосредоточенный в период публикаций в «Воле России» и «Числах» на процессе умирания, обращается к процессу выживания. Прежняя проблема газдановских рассказов — проблема «исчезновения всего», как назвал ее Поплавский, сменяется проблемой сохранения.
В 1932 году он пишет рассказ «На острове» — воспоминание о Шумене, где воспроизведет слова своего директора гимназии: «В мире есть три рода борьбы за существование: борьба на поражение, борьба на уничтожение и борьба на примирение. Помните, что самый лучший и самый выгодный род борьбы — это борьба на примирение».
Слова эти, написанные Гайто во время вступления в братство каменщиков и звучащие словно масонский код, станут ключевыми для Газданова-писателя середины 1930-х, когда он приступит к следующему роману.
ЭМИГРАНТСКИЕ ИЛЛЮЗИИ
Мудрый путешественник странствует лишь в своем воображении.
Сомерсет Моэм
1Многое изменилось в жизни Гайто с тех пор, как он положил в стол «Алексея Шувалова». Первая половина 1930-х оказалась «смутным временем» в его жизни. Он разрывался между студенческой скамьей, шоферским креслом и писательским столом. В письмах к матери он жалуется, что автомобильная езда отнимает слишком много времени и ему некогда работать. Горькому он сообщает, что может писать по десять часов подряд. В итоге за три года — всего девять рассказов.
Сорбонной решено было пожертвовать, и он оставил университет. Потери друзей, утрата надежды на возвращение на родину чередовались с радостями от редких маминых писем и столь же редких литературных успехов.
Однако Гайто не покидало чувство легкого сожаления, когда он вспоминал о недоработанной рукописи «Алексея Шувалова», сохранившейся с 1930 года в небольшой коричневой тетради. Нет, он не чувствовал в себе сил вернуться к роману — все те события и монпарнасские трагедии казались уже далекими и словно бы отодвинулись от него. Литературные собрания как-то сами собой стали затухать. «Кочевье» собиралось все реже и реже, а к середине 1930-х заседания совсем прекратились.
Редкие творческие вечера, на которые собирались русские писатели, посвящались отдельным авторам и напоминали скорее отчет о проделанной работе, чем бурные диспуты 1920-х о поисках пути к подлинному искусству.
Но Газданов по-прежнему был готов писать о современной жизни, внутренне соглашаясь с замечанием Осоргина, что по первому роману нельзя судить о молодом писателе, потому что он питается опытом собственной памяти. Гайто уже знал, что писатель начинается там, где начинается художественный вымысел. К тому времени он освоил новую реальность достаточно для того, чтобы начать искать в ней неведомые маршруты. «Счастье», «Третья жизнь», «Водопад» — все они родились уже здесь, из его нынешних чувств, и потому обращены к настоящему времени. Он почувствовал, что больше не нужно ни реанимировать, ни идеализировать свое прошлое, чтобы создавать художественные тексты, и это придавало ему сил. Он больше не питался импульсами давно прошедшей жизни, но, что намного важнее, мог уже ощутить необходимые импульсы в своем времени.
Именно поэтому он задумал новый роман, совершенно отличный от «Шувалова» и абсолютно далекий от мрачных монпарнасских реалий, — историю, наполненную счастьем, любовью, тончайшими душевными переживаниями героев, не ведавших горя и нищеты. На первый взгляд все это могло показаться странным, поскольку в его собственной биографии не было событий, которые внушали бы столь наивный оптимизм. Однако ни одно произведение не рождается на пустом месте. Были и у Гайто некоторые основания для мечтаний.
Одно из них — то, что на казенном языке чиновничьих отчетов называлось «стабилизацией жизни эмигрантской молодежи». Стабилизация, разумеется, была вынужденной.
В кругу Гайто это выглядело так: утратив надежду на профессиональный литературный заработок, те, кто выжил, обзавелись семьями и хоть сколько-нибудь приличной работой — ведь семьи надо было кормить. Среди литературной молодежи не осталось почти ни одного чернорабочего, зато появилось много отцов и матерей.
Вадим Андреев, Володя Сосинский и Даниил Резников давно оставили университет, как и Гайто, и женились на трех сестрах Черновых. Ольга, Ариадна и Наталья были дочерьми лидера эсеровской партии, министра земледелия Временного правительства и председателя Учредительного собрания России Виктора Михайловича Чернова. Семья Черновых была небогата, но в эмиграции славилась открытостью, гостеприимством, была близка с Мариной Цветаевой, Алексеем Ремизовым. Яркие, красивые, образованные сестры и в замужестве продолжали дружить между собой. К середине тридцатых у Андреевых и Резниковых уже были дети. Даниил Резников раньше других отошел от литературы и занялся коммерцией. Володя Сосинский работал фотографом, линотипистом, потом открыл собственную маленькую типографию, и хотя доход был невелик, но на литературу времени оставалось все меньше и меньше.
Жертвовать относительным благополучием ради удовлетворения творческих амбиций — такое положение было привычным среди эмигрантской молодежи, но не у всех хватало духу делать это за счет своей семьи. Особенно если некоторый творческий спад компенсировался личным счастьем.
Так или иначе, эмиграция из непреодолимого несчастья постепенно превращалась в обычную жизнь, в которой, наряду с тяготами, были и свои радости. Вокруг Гайто стали появляться дома, где воскрешалась воедино атмосфера любви и добра из «докатастрофного» прошлого, столь памятного его сердцу, появлялась и жизнеутверждающая обстановка, что подпитывалась новыми обстоятельствами современного быта. Гайто узнал об иной стороне эмигрантской жизни, казалось бы, отрицающей саму возможность счастья вдали от родины. Допустимость иных душевных движений, уже не зависящих от предыдущих лет скитаний и лишений, вдруг с очевидной ясностью стала вырисовываться в эмигрантских семьях, которые, несмотря ни на что, встали на ноги, устраивали свою жизнь, пытались быть счастливыми.
Похожие известия о харьковских друзьях получал Гайто из России. «На днях у меня был необычайный визит,— сообщала ему в письме мама. — Часов 5 вечера, сижу дома, читаю. Вдруг слышу: "Можно войти?" — "Пожалуйста", и как ты думаешь, кого я вижу? – Танечку Пашкову. Входит, как много лет тому назад, такая же жизнерадостная, веселая, бросается в объятия и объясняет, что она с мужем, с братом мужа и его женой — экскурсанты, едут в Цей, пойдут пешком на Цейский ледник, а там через перевал на юг Осетии и т.д. Обошли все гостиницы, нигде нет мест, все переполнено, просит приютить до следующего утра. Получив согласие она убегает, и через несколько минут с котомками за спиной являются еще трое. Сразу комната наполняется должными вещами, молодежь неистово хохочет. Мужчин отправляем в баню мыться и бриться, дамы умываются у меня, рассказывают свои впечатления, и Таня, как всегда, заливается заразительным хохотом, а затем приходят мужья, пьем чай, идут расспросы…