По отчетам руководителей идеологического отдела ЦК КПСС 1950-х годов, у КГБ не было технических возможностей точно подсчитать количество слушателей западных радиостанций, вещающих на русском языке. Сколько людей услышали тот весенний призыв, раздавшийся накануне смерти Сталина и предвещавший начало новой эпохи, не знал никто: ни те, кто сочинял этот текст, ни те, кто его глушил. Но, как признавали сами же коммунистические аппаратчики, уже к концу 1950-х годов прослушивание носило настолько массовый характер, что в провинциях Закавказья и Средней Азии можно было встретить города, где люди собирались целыми кофейнями и чайханами на вечерние передачи с Запада. О том, что финансирование этих радиостанций, как и издательств, публикующих «специальную» литературу на русском, было заложено отдельной строкой в бюджете США, как и о том, что курировало их деятельность ЦРУ, знали все: и те, кто вещал, и те, кто слушал. Однако это нисколько не меняло сути дела: в СССР сразу нашлись люди, желавшие слышать комментарии событий, пусть со звуковыми помехами, но отличные от официальных сообщений ТАСС, а в Европе всегда были люди, готовые подобные комментарии представить. Впервые их собрали в Мюнхене в 1952 году.
Собирали по всей Европе, собирали «технишенс» — людей, которые могут что-то делать руками и выполнять техническую работу, связанную с вещанием; собирали «райтерс» — грамотных пишущих людей, которые могут писать короткие новостные репортажи и сценарии тематических передач на самые широкие темы; собирали дикторов — обладателей убедительных, поставленных голосов, хорошей дикции, владеющих навыками декламации. Таким образом, персонал радиостанции представлял собой полный калейдоскоп послевоенной эмиграции: дворянская аристократия, бывшие казачьи атаманы в галифе, бывшие советские военнопленные и, конечно, старая литературная эмиграция. Такой пестрый состав продолжал работать на «Свободе» до середины семидесятых.
«Первым человеком, которого я встретил у подъезда в день моего появления на радио "Свобода" 1 мая 1964 года, – вспоминал корреспондент Семен Мирский, — был дядька, неверным шагом выходивший из здания. А я-то думал, что в этом бастионе антисоветчины международный праздник трудящихся не отмечается. Это была ошибка, одна из многих. Прошло какое-то время, и я узнал, что на "Свободе" работают люди самые разные: утонченные и не очень, бывшие власовцы, евреи и антисемиты. Короче я понял, что отъезд из СССР за рубеж не означал окончательного прощания с родиной, ибо на "Свободе" было все и даже чуточку больше. Были и американские начальники, которых, разумеется, принято было ругать, но которые худо-бедно понимали, как нами надо руководить».
А начиналось все так: политический советник радио «Освобождение» Борис Шуб сначала отправился в Париж, где обратился с предложением о сотрудничестве к критику Владимиру Вейдле. Через некоторое время Вейдле был назначен директором тематических программ и представил руководству «Освобождения» Гайто Газданова.
Принимая любое жизненно важное решение, Гайто всегда думал о том, будет ли его деятельность полезной и в какой компании он окажется. Поэтому, соглашаясь работать на «Освобождении» («Свободой» радиостанция будет названа позже — в 1959 году), Газданов твердо знал, что уйдет в тот самый момент, когда его заставят говорить неправду, или то, что противоречит его убеждениям. А компания… Компания оказалась весьма достойной, и это был несомненный плюс.
В первые же годы сотрудничать с новым радио согласились Борис Зайцев, Игорь Чиннов, Георгий Адамович, Александр Перфильев, Александр Бахрах. Из Лондона приехал сын философа-интуитивиста Виктор Франк, за ним — князь Валериан Оболенский, который позднее возглавит нью-йоркское бюро. Газданов заключил контракт одним из первых — 7 января 1953 года и участвовал в подготовке главных новостей. С 28 февраля уже звучали первые позывные, а 1 марта в шесть утра «Освобождение» начало постоянную дневную работу.
И тем не менее согласие служить на новом радио было для Газданова непростым решением. И одной из причин было то, что служба на «Свободе» вольно или невольно означала участие в расколе, который произошел среди русской эмиграции по окончании войны. После победы СССР над Германией в Европе были чрезвычайно сильны просоветские настроения. Тысячи эмигрантов принимали советское гражданство, шли на службу в российские структуры и возвращались на родину, что, в свою очередь, вызывало гнев и возмущение тех, кто сохранял антибольшевистский настрой. Газданов относился к последним, однако принимать участие во взаимной распре не хотел, придерживаясь общих принципов демократии и человеческой порядочности.
Так, в 1947 году, когда он узнал, что Союз писателей и журналистов в Париже принял решение исключить из своих рядов тех, кто получил советское гражданство, он направил секретарю Союза В. Ф. Зеелеру следующее письмо: «Многоуважаемый Владимир Феофилович! Из газетных отчетов я узнал о том, что произошло на собрании Союза журналистов и писателей. Я не был на нем, так как в свое время получил повестку о том, что оно состоится 29 ноября. Никаких сведений о перемене даты я не получал.
Я прочел, что в устав Союза был внесен параграф, в силу которого не могут быть членами этого союза лица, взявшие советские паспорта и занимающие, таким образом, просоветскую позицию. До сих пор Союз всегда отличался самой широкой терпимостью по отношению к политическим взглядам его членов; мне кажется, что в самой возможности подобной терпимости заключается огромное преимущество всякой демократической организации над организацией, основанной на началах тоталитарной "идеологии". Внесение такого параграфа противоречит, с моей точки зрения, основным принципам Союза, в который теоретически могут входить люди самых разных убеждений — от анархистов до монархистов-легитимистов.
Я никогда не занимался никакой политикой и не чувствую к этому ни малейшей склонности. Но я полагаю, что до тех пор, пока какой-нибудь член Союза не погрешил в личном порядке против правил элементарной порядочности, Союз не имеет право его исключить — только потому, что у него те или иные политические взгляды. Тем более недопустимым мне это кажется по отношению к целой категории людей, исключенных из Союза по политическому признаку. Поэтому, многоуважаемый Владимир Феофилович, прошу Вас — как это ни прискорбно — считать меня вышедшим из Союза журналистов и писателей. Я был бы Вам очень обязан, если бы Вы нашли возможным огласить это письмо на ближайшем общем собрании.
Прошу Вас верить искреннему моему уважению.
Г. Газданов».
Получили советские паспорта и его друзья Вадим Андреев и Володя Сосинский. Газданову подобное решение казалось дикостью. Мыслимо ли было мечтать о домой, пока был жив тиран, пока живы коммунистическая идеология и партийная цензура на интеллектуальное разнообразие? Чем они там будут дышать, бывшие шуменцы «монпарно», недавние герои Олерона? Ответа на этот вопрос Гайто не знал, но свой выбор он сделал: он всегда был на стороне тех, кто борется за свободу, и в крымских степях, и в парижском подполье, и позже — в эфирных волнах.
К счастью, ни Вадим, ни Володя спешить в СССР не стали, а, получив назначение на работу в ООН, в качестве советских служащих остались работать за границей. В Россию они вернулись только во время хрущевской «оттепели». Таким образом, им удалось избежать участи тех, кто поторопился вернуться до смерти Сталина и вскоре попал в лагеря. Но у Газданова по этому поводу никогда не было иллюзий, и с тех пор, как прекратилась его переписка с матерью, мыслей о возвращении домой у него не возникало.
Таким образом, летом 1953 года Фаина и Гайто стали готовиться к переезду в Мюнхен, где находилось радио «Свобода». Они зарегистрировали свой брак, начали оформление документов и поиск нового жилья. В следующем 1954 году радиостанция собиралась выйти на круглосуточное вещание. Работа обещала быть напряженной, и нужно было все подготовить заранее.
3