Владимир Семёнович Маканин
ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ
Святые различались, как различаются сейчас писатели. Были святые — страстотерпцы, были святые — молчальники, были бунтари разного рода. В каком-то смысле нынешнее время перехватило у церкви эту инициативу. Мы вспоминаем их жизненный путь, их биографии, их подвиги, их страсти — скажем старым словом — и действительно нам это помогает выжить, как в свое время помогали людям выжить дни святых. Тут нет противоречия с церковью. Литература тоже духовна. Духовное русло литературы инициировалось церковью. В этом перехвате инициативы нет ничего обидного ни для той, ни для другой стороны. Дни святых остаются. Но факт — есть факт. Мы собираемся в дни великих писателей, чтобы выжить. В этом смысле Лев Толстой нам важен… Анатолий Ким прекрасно сказал о том добром начале, которое Толстой видел в человеке, но мне хочется добавить: прежде всего нас поражает в Толстом мощь… Мощь таланта, мощь жизни. Внутренняя смелость браться хоть за пьесу, хоть за роман, хоть за рассказ. За что угодно… За собственную жизнь, что, безусловно, самое тяжелое. Сделать из своей жизни легенду. Не легенду дуэльного выстрела, а сделать ее личным усилием, личной трагедией…
Александр Андреевич Проханов
КРИСТАЛЛОГРАФИЯ МАКАНИНА
Среди открываемых Маканиным типов мне особенно интересен тип провинциала, являющегося в Москву, — отражение непрерывного, размытого в веках притока свежих, полнокровных сил с русских окраин в центр. Являлись целыми семьями, родами, селами, почти целыми областями. Гнездились в столице, создавая в ней свою Россию, свою державу, уменьшенный рисунок огромного, размытого между трех океанов чертежа. Поэтому-то в "маканинских" московских квартирах, московских конторах, московских лабораториях и общежитиях видна вся Россия. Дышит Урал, волнуется оренбургская степь, зеленеет уссурийская тайга. И эти пришельцы — вовсе не те, недавно описанные межеумки, между городом и селом, между водкой и молодкой, бремя для села и для города, предмет наших литературных сожалений, оплакиваний, возведенный чуть ли не в национальный тип и характер. Нет, маканинские провинциалы из своих городков и поселков садятся на скамьи столичного университета, занимают посты в НИИ, рассчитывают баллистику ракет, строят, думают, вкалывают, гоняют на машинах, обзаводятся семьями, без особого комплекса перед столицей, ну, разве лишь с самым малым, с самым тайным, дающим силу их честолюбию, направляющим их неистраченную в провинции энергию.
Маканин создает свою оригинальную философию, свою "метафизику".
Слежу за его эстетикой не менее пристально, чем за социологией. Он мастер коротких, чуть условных диалогов, в которых, как в магнитных ловушках, улавливает плазму сильных и жарких состояний его ирония, обращенная не только на персонажей, но и на себя самого, позволяет ему сохранять выгодную дистанцию между творцом и действом, заглядывать в это действо со всех сторон и вдруг в финале снимать эту дистанцию мгновенным, разящим приближением, слиянием, и в этом стремительном, сверхскоростном слиянии много истинной боли, иногда до слез.
Я люблю мир Маканина, жесткий, структурный мир, в котором он по открытым ему одному законам заключает хаотический рой явлений, непроизвольных человеческих действий. Он строит свою кристаллическую решетку, превращает перенасыщенный раствор современной социальной Среды в четкие кристаллы своих рассказов, повестей и романов. Конечно, народная жизнь — не кристалл. Она — стихия, неочерченная, огнедышащая. Но всякий, кто хочет ее узреть, не опалив при этом глаза, строит свой собственный уникальный прибор, вставляет в него свои стекла, свои горные хрустали, свою уникальную оптику. Загляните в новую книгу Маканина напряженными, ждущими чуда глазами, и прибор заработает.