И гневаться, что нет ответа
быть может лучшему — тебе?
Неужто Он идет на это,
лишь снизойдя к большой толпе?
По мелочам не тратит время,
крутя вселенной веретье.
Ему смешно твое веленье,
высокомерие твое.
Но ведь в толпе, в гипнозе общем,
мы можем выдумать, что Он
сказал нам что-то... Страшно очень,
что все обман и краткий сон.
И вот я тоже, тоже, тоже
уединясь, отворотясь,
в который раз, надменный Боже,
с Тобой ищу живую связь.
Иль Ты приходишь в час особый,
когда уставший человек
прощается с земною злобой
пред пламенем граничных рек?
Когда он ничего не просит,
за то, что жил, благодарит,
и вот тогда его возносит
Тот, кто о страшном говорит...
МОНАХ
В темной переписывая келье
летописи сгинувших веков,
что считал ты главным? Не веселье,
не базары праздных городов.
Это всё обыденное дело!
А вот где чума или война,
царская семья осиротела
или разворована казна —
то оставить! Пропуская снова
труд мужичий, свадьбы, песен вязь,
лишь о самом страшном чертишь слово,
лишь о смерти, втиснуться стремясь —
ибо дорог золотой пергамент...
И сегодня в страхе, словно кметь,
фолиант твой трогая руками,
я читаю лишь про кровь и смерть.
Но ведь войны длились не веками,
и чума огнем и облаками
уходила, новый царь вставал...
и пушкарь весной коня ковал...
Да, наелся я измен и яда!
И отныне мнение мое:
верить древним житиям — не надо!
Вся история земли — вранье!
Да и мы к традиции приникли.
В книгах, в телевизорах, в кино,
только то показывать привыкли,
что с кровавым прошлым заодно.
А ведь были сваты и гулянья,
песни хором и колокола...
и берез, и облаков сиянье...
Вечно жизнь хорошая была.
***
Приезжаю на родину — падаю,
словно весь я чугун или медь.
Наслаждаюсь травинкой помятою,
пререкаюсь с собакой патлатою.
Здесь такою всё кажется правдою,
словно время пришло умереть.
Но теперь бы и жить припеваючи,
от всемирных соблазнов уйдя,
собирать с ребятишками гаечки,
в сочинениях ставить им галочки,
родниковой водой запиваючи
яд газет и молчанье вождя...
***
В.Г.
Он бродит в кривых коридорах
приснившихся собственных книг,
порой загораясь как порох
намокший — лишь внешне, на миг.
И снова — в угрюмой дремоте...
Он пережил славу свою.
Его на любом повороте
встречаю и благодарю —
от имени тысяч и тысяч...
Ведь он не запомнит лица,
кивнет — и привычно набычась,
бредет в грозной роли отца.
Один он сегодня — мессия,
один он, в конце-то концов,
несчастную любит Россию,
сердясь на веселье юнцов.
ВОСПОМИНАНИЕ ПРО КРОВЬ
Зэк на прощанье чиркнул бритвой
себе могучее плечо, —
чтоб друга одарить кровинкой
в ладони — вот, держи еще! —
идешь на волю, к людям, к свету?..
На память я дарю тебе,
коль ничего дороже нету,
что я имел бы при себе...