от власти утренних снов.
В прибрежных травах укрылась
от яркого света ночь.
Мы видели всё, мы знали:
там дверь в иные миры.
Мы знали, что зря боимся
правил этой игры,
И некто за дверью примет
заблудших сына и дочь.
Но знать — это очень просто,
поверить — куда трудней.
Мы всё молчали, глядя
на рыбок в светлой воде.
А солнце уже сушило
росу окрестных полей,
И свет отнимал надежду
приблизиться к этой черте.
***
Я зонтик, забытый тобою
в пустой электричке.
На полке багажной лежу
и смотрю по привычке,
С надеждой на то,
что буду вот-вот обнаружен,
Но людям, похоже,
потрепанный зонтик не нужен.
На улице ярко смеется веселое солнце,
Я жду, когда пасмурно станет
и дождик польется.
И кто-то озябший и мокрый
пройдёт по вагону,
Посмотрит наверх и увидит
там зонтик зелёный.
И с полки возьмёт,
и погладит холодную ручку,
И радостно скажет:
"Какой я сегодня везучий!",
Положит меня на колени и книгу откроет,
И брать меня будет
всегда и повсюду с собою.
Счастливейшим зонтиком мира я буду.
Но дождик не льется, и не
совершается чудо.
На полке багажной
не видят меня пассажиры,
Я просто не нужен
им в солнечном радостном мире.
***
Я добра в порыве гнева,
Энергична, если лень.
Я — шальная королева
С диадемой набекрень.
Вот забыв про всё на свете
Я сижу среди камней.
Пересчитывает ветер
Дырки в мантии моей.
***
Средь облаков звенела просинь,
Но замерла, и стали слышны
Поющие изгибы сосен
Над тишиной замшелой крыши.
Под коркой льда мечты о лете
Проснулись. Я, как прежде, верю,
Что можно в воздухе заметить
Миров распахнутые двери.
Все ждут весну. Уже не страшно
Осознавать, что мы нетленны,
И что звезды светлее нашей
Не вспыхнет ни в одной вселенной.
с. Звягино, Московская область
Григорий Бондаренко МЫ МОГЛИ БЫ ВОЙТИ В ИСТОРИЮ
Стоит ли задумываться об истории, когда живёшь в её водовороте и не понимаешь, что где-то ситуация может быть совсем иная? В глубине амазонской сельвы, или в сонном средневековом японском городке вы, конечно, окажетесь вне истории, предоставленные самим себе. Изначальное безвременье примитивного общества плавно переливается в безвременье общества постисторического, о законах которого мы мало что знаем. Скандальность истории заставляет среднего европейца от этой истории отказаться, по-страусиному закопать голову в песок безвременья. И это уже не политкорректность — это формирование чётких законов жизни современного человека, в которых от раннего подъёма до расслабленного досуга, включая напряжённую работу, нет места рефлексии, исторической в том числе. Тогда становится закономерным, что американский или русский молодой современный человек не сможет вам сказать, как звали его прадеда, чем он занимался и где жил.
Конечно, строительство универсальных модернистских империй в Штатах или в Советском Союзе во многом и привело к этому положению вещей. Но всё-таки что-то случилось и в последнее время. Наступили ли для многих из нас девяностые годы вообще, не говоря уже о заоблачном двухтысячном? Девяностые в глазах среднего советского человека восьмидесятых должны были стать своеобразным трамплином в светлое и неописуемое будущее XXI века. До сих пор забыта и требует нового прочтения вся советская фантастика и футурология семидесятых-восьмидесятых. В целом это был, бесспорно, левый проект: полёты в космос, сверхскоростные средства передвижения, манипуляции со здоровьем и продолжительностью жизни человека. О душе и ответственности задумывались немногие.