Владимир Винников
ЛИЧУТИЩЕ
Нужно только присмотреться к нему повнимательнее.
Это лишь кажется, что он похож на какого-то персонажа русского фольклора: ладный, коренастый, глаза щелочками, всё посмеивается чему-то в рыжеватую бороду, всё кощунствует чего-то себе под нос — то ли хвалится, то ли ругается, не разберешь… А поглядишь правильным глазом — так это ж он и есть! Личутище.
Это лишь кажется, что ростом он не слишком высок. На деле-то Личутище — великан, исполин. Обычные анчутки-личутки беспятые раз в десять поменьше будут, их и не увидать — который век по болотам-камышевьям, за моховыми кочками прячутся. А Личутище — вот он, весь на виду, и не хромает ничуть, твердо идет: и по земле, и по книгам своим.
Это лишь кажется, что ему 65 лет стукнуло. На деле он, такой, был всегда. Напишите-ка, братцы-подруженьки, про великий Раскол русский языком того времени, попробуйте. Ведь не выйдет — не были вы там, не слышали и не видели всего, что Личутище и слышал, и видел, и запомнил. Память-то у него — особая, нечеловеческая. Ну, два-три раза проскочили там на весь роман словечки поновее, каковых в XVII столетии от Рождества Христова быть еще не могло — так это ж сколько лет прошло, иногда и ввернешь какой-нито неологизм, другими временами навеянный.
И для кого же еще все люди: и явреи, и русаки, и чечены, и все разные-прочие, вместе с бабами ихними, — будут даже сегодня, скорее, частью природы, а не истории, равно имеющими право на существование и равно населяющими просторы и теснины общей родины? Только для Личутища в "Миледи Ротман".
А если кто мимо сказанного впредь сомневаться начнет — пусть откроет и новый роман "Беглец из рая". Кем еще так невзначай, между делом, может быть сказано: "Ночью анчутки не дали мне спать"? Так оно, значит, и есть — приходят, приходят к голове своему в урочный ночной час по делам неотложным за советом и помогой. Всё Личутище знает, всё ведает: и травы, и звезды, и наговоры, и средства против них, и многое такое еще, чего мы даже представить-то не в силах. Но другое давно уж заботит Личутище, не до анчуткиных мелких делишек ему: загадки человеческие, тайны человеческие — и не разгадать их, не раскрыть…
"И хоть мы знаем, откуда грозит бедой, знаем, как воспротивиться ей, как собраться в кучку, чтобы дать отпора, но этого знания оказывается мало. Ибо не достает нам воли, чтобы заняться сначала собою, перековать себя для праведной жизни… И вот в эту прорешку — меж нашим знанием и волею — и просачивается зло в самую суть человека и начинает корежить его".
"Мы уверяем себя, что прежняя Русь была плоха, почти никчемна, вот так новый кафтан с собольей опушкой и золотными путвицами кичится перед посконной сермягою иль овчинным кожушком. И не странно ли, но, сознавая свое превосходство перед прошлым, мы не улучшили жизнь, не украсили ее, но лишь проели тот сундук с сокровищами, что достался в наследство от предков, положивших труды свои и живот для упрочения земли… в какие-то годы всё спустили в прах и в дым, теша себя заблуждением, что мы куда лучше, совершеннее наших дремучих предков".
"Нужно на земле устраивать рай, и тогда в этих трудах невольно закалится и душа, слезет с нее ржавчина, сор и дрязга, и как бы само собою по смерти человек будет готов и к раю небесному. Если жизнь земную презирать, если не хотеть рая на земле, если не прилагать трудов, чтобы украсить ее, утеплить, облагородить, тогда и душа в этом равнодушии невольно заилится, замоховеет, и никакая молитва не пробьет эгоизма и внешнего бескорыстия и не выстроит человека для будущей жизни…"
Вы думаете, здесь главный герой романа, профессор Павел Петрович Хромушин, "психовед" и бывший советник Ельцина, перетертый наукой и политикой, внутри себя так рассуждает, на таком языке говорит? Да не может этого быть, и быть этого не может — это Личутище через выдуманного профессора пристальными глазами своими вглядывается в людей, населяющих его землю с водами и воздухами, пытаясь понять истоки и устья их смертельного и смертного неразумия.
"Упокойник снится, значит, он жрать хочет… Вот мой-то Гаврош меня задергал во снах. Отнесла ему на кладбище блинков, каши рисовой, киселька. На, ешь, говорю, только отвяжись от меня… И вот отстал, с месяц, наверное, не снился. А осенью опять заснился. Снова отнесла блинков на могилку. Говорю, на, ешь, дурак такой, да больше не приходи. Ешь там, где теперь работаешь", — рассказывает деревенская соседка Хромушина бабка Анна о своем погибшем сыне Артёме по кличке Гаврош.