Ну и напоследок отрывок из книги Николая Росса "Врангель в Крыму", изданной эмигрантским издательством "Посев" еще в 1982 году, которую Илья Сергеевич так же, как книгу Н.Рутченко, мог бы тайно провезти в СССР на животе под рубахой: "...грабежи, разбои и другие имущественные преступления не подвергались надлежащему преследованию, стали в войсках обыденным явлением. Честный солдат обращался в гнусного мародёра, исчезала всякая идейность и даже простая порядочность и на смену им приходили низкие корыстные мотивы и грубый произвол. Население, восторженно встречавшее войска, вскоре с ужасом отшатывалось от грубых пришельцев..."
Владыка Вениамин в своей горестной и правдивой книге честно признался: "Мы не белые, мы — серые". Может статься, что и Вы, Илья Сергеевич, совсем не белый, как Вам это кажется, а серый историк?
Главная историческая фигура, вызывающая у Глазунова судорожные приступы ненависти, — конечно же, Сталин. "Я всей своей генной и жизненной памятью ненавижу пресловутого Кобу, а затем Сталина".
Чего только не наговорил "профессиональный историк" о Сталине, собрав в своей книге все слухи, всю ложь, все сплетни прошлых времён. И о том, что гражданской женой Сталина была Роза Каганович; и о том, что рост его был всего 165 сантиметров; и о том, что по сообщению "Вестника Бнай-Брит" от 3 марта 1950 года, Сталин был евреем; и о том, что Сталин, произнесший в 1945 году знаменитый тост за здоровье русского народа, тут же добавил на грузинском языке какому-то безымянному "своему соплеменнику": "Если хочешь, чтобы шакал съел своё говно, надо его похвалить". Чего здесь больше, пошлости или невежества — трудно сказать.
"Сталин расстрелял замечательного актёра Михоэлса..." Историк даже не знает, какой смертью погиб Михоэлс.
Эти исторические изыскания недостойны того, чтобы их опровергать. Но когда Глазунов пишет о Сталине: "Его обращение к памяти великих предков было, когда немцы стояли под Москвой и Ленинградом", — то он, как унтер-офицерская вдова, сечёт сам себя, потому что в своей же книге пишет о том, как его поразили идеологические перемены предвоенных лет: "Вспоминается, как впервые в жизни еще до войны, после увиденных мною спектаклей "Суворов" и "Иван Сусанин", я был потрясён..."
Потрясён был и его отец: "Придя однажды домой, помню, сказал, что его просили сделать доклад о "Науке побеждать" Суворова. "Странно, — комментировал он. — Десять лет назад за такой доклад с работы бы сняли и в Соловки отправили". Так что Сталин обратился "к памяти великих предков" не тогда, "когда немцы стояли под Москвой и Ленинградом", а за два, а то и за три года до начала войны.
Только после того, как из высших эшелонов власти: политической, военной, чекистской, — ему удалось вычистить всех идеологов мировой революции, всех воспитанников Троцкого, всех фанатиков-интернационалистов, страна смогла вспомнить Александра Невского, Ивана Сусанина, Александра Суворова... Отец Глазунова удивился этой перемене, но не понял ее смысла. А сын до сих пор не понял, и всё талдычит о том, что Сталин вспомнил о героях русской истории лишь в ноябре 1941 года. Я понимаю, что Глазунов имеет право ненавидеть Сталина... Но врать-то зачем? Надо всё-таки помнить и о своей дворянской чести.
Родня Глазунова так или иначе была ущемлена в правах, особенно в первые послереволюционные годы. Кто-то сидел, кто-то был сослан. Роптали. Осуждали. Терпели. Но время делало свое дело. В тридцатые годы отец художника, несмотря на то, что в гражданскую воевал с красными, получил серьёзную должность в наркомате пищевой промышленности, без защиты диссертации был удостоен учёной степени кандидата наук, читал лекции по истории и экономике России в институте имени Энгельса, был доцентом географического факультета Ленинградского университета.