"Это знакомые не для тебя, Нинуша. Я, старый пьяница, могу с такими общаться, но не ты". У меня снова возникло неприятное чувство, словно я заглянула в какую-то яму жизни Александра Степановича, которую я не знала и знать не хочу. Не хочу трещины на стекле".
Перед смертью он покаялся перед ней за распутство.
"Зачем он сказал мне это, до сих пор не знаю. И, должно быть, знать не хочу. Если он сказал это, думая, что после его смерти я могу узнать нечто, могущее в моей памяти исказить образ его, то напрасно боялся. Мне известно, что человек иногда не властен над своими низкими инстинктами, что в нашей жизни могло случаться нечто, загрязняющее ее" .
Обыкновенно любящие жены в своих мемуарах о мужьях обходят эту тему стороной. Нина Грин была исключением. Писала обо всём, сдержанно и целомудренно, но писала. Писала, потому что не хотела легенд и потому что без этого и творчество его было бы до конца не понятно.
"Другой раз он рассказал мне о человеке, который очень любит свою жену. Она всё его счастье. Но дурные инстинкты сильны в нем, и он имеет любовниц. Тем не менее, у какой бы из них он ни находился, в одиннадцать вечера он звонит по телефону своей жене и говорит ей все ласковые и нежные слова, какие она привыкла слышать от него на сон грядущий. И жена, думая, что он на работе, спокойно ложится спать, благодаря его за любовь.
Александр Степанович спросил меня, как бы я посмотрела на такой поступок мужа. Мне думалось, что муж поступал правильно, он любил по-настоящему лишь свою жену и не должен был ей ничего рассказывать. Что дали бы его излияния обоим? Словно бы любовь окунули в грязь. Она стала бы несчастной…"
С этой грязью и с этим несчастьем, с этими изменами и пьяным беспамятством, в котором человек над собою не властен, сталкивалась и первая жена Грина Вера Павловна Калицкая, и вероятно в одну из таких, "гезовских" минут поняла, что жить больше с Грином не может. Недаром в ее воспоминаниях есть фраза: "Признание А.С., оправдывающее мой разрыв с ним". Нина Николаевна не могла Грина бросить и находила в себе силы всё дурное преодолевать.
Уже после смерти Александра Степановича Калицкая признавалась ей: "Иногда вспоминаю нашу с Вами встречу у Казанского собора после того, как Вы одно время собирались уйти от Ал.Ст. Я ее помню, потому что тогда меня удивили Ваши слова: "Я не могу уйти, потому что если я уйду, то он умрет под забором!"
А в мемуарах Нины Николаевны содержатся слова самого Грина, которые тот сказал своей первой жене, и впоследствии они оба передали ей этот разговор: "Ты, Верочка, с гордостью относилась ко мне, ты чувствовала себя выше меня, ты ненавидела мое пьянство, но палец о палец не ударила, чтобы побороться с ним. Ты только презирала меня за него. У тебя был свой, отдельный от меня мир, в который я, пьяненький, вваливался, как инородное тело. А Нина борется всем своим существом за каждую мою рюмочку, она от каждой страдает, хотя бы даже молчит. Я её мир, вся её жизнь. Её слезы — моя совесть. Я пью и знаю: Нина страдает за меня, и это ее сдерживает" .
Это только воспоминания, за то, что эти слова были точно так произнесены, нельзя ручаться полностью, но чиновник Семен Мармеладов вспоминается при их чтении. И дочь его Соня.
В самые тяжелые минуты ей хотелось умереть. "Для чего жить? — спрашивала себя. — Если прекрасное уходит из жизни и нет сил и уменья бороться за нее. Если каждый день начинается с водки и кончается водкой?" Но представляла себе, что Александр Степанович после моей смерти станет пить еще больше. Никто его не поддержит… Мысль о моей смерти будет глодать его, заставлять пить, он опустится на дно, и, может быть, умрет несчастный, голодный, грязный и пьяный в какой-либо канаве, трущобе, так как не за кого будет ему держаться на этом свете. И бедная, красивая его душа будет горько и мучительно страдать" .
А между тем их последняя поездка в когтистый Ленинград оказалась не такой уж бессмысленной. После того как вместо Крутикова был нанят другой юрист и сменился состав областного суда, Гринам удалось выиграть дело и отсудить у Вольфсона семь тысяч рублей. Еще несколько месяцев назад это была очень немалая сумма, но теперь почти всё съела инфляция 1930 года. Выплаты денег приходилось дожидаться, и они по-прежнему жили в Питере, но вот тут её терпение лопнуло.
"Ты, Сашенька, послушай. Я долго и терпеливо переносила твое пьянство. До тех пор, пока мы не выиграли дело. Но ты продолжаешь безудержно пить. Переносить это дальше я не могу, я устала. Очень тебя еще люблю, но кроме любви во мне есть чувство собственного человеческого достоинства… Не хочу и не могу быть женой вечно пьяного мужа. Ты сначала пострадаешь, так как все-таки любишь меня, но потом вино утешит тебя, утолит твою печаль… Я уступаю дорогу вину".