Легче воду всю жизнь качать,
На дороге камни дробить.
Лучше жить в глуши, в шалаше,
Там хоть знаешь наверняка,
Почему тяжело на душе,
Отчего находит тоска…
Тоска, смутное предчувствие беды, страх фальши можно уловить и в "Алене Фоминой". "Охоты нет и смысла нет… Какой вдали маячит свет?" "Предчувствие какой беды, как ревность, душу жжет?" В конкретных обстоятельствах это может быть и ревность, и даже отсутствие охоты (я имею ввиду охоту на зверя, радостью от коей Яшин бредит с детства), но смутное, необъяснимое предчувствие фальши и беды тенью проходит сквозь все сполохи яшинской лирики первого послевоенного десятилетия.
В 1956 году он пишет потрясающее стихотворение "Орел" о том, как пораженная охотником птица взлетает "за облака", чтобы упасть "средь дальних скал, чтоб враг не видел, не торжествовал".
Что это? Пророческое предчувствие — за несколько десятков лет — гибели той державы, которой присягнул и был верен всю жизнь? Предчувствие личной драмы (орел — любимая птица, и во внешности Яшина что-то орлиное)? Гибельное опустошение души от догадки о ложности всего, во что верил и что писал?
По природе дара и по типу душевного склада Яшин ни от чего не хочет отрекаться. Ни от державы, в чей герб вплетены колосья, ни от партии, в которую вступил, когда пошел на фронт, ни от тех "райкомщиков", которые держали на своем хребте советскую повседневность.
"Чтоб враг ее видел…" По советской привычке он ищет врага. А что, если разглядеть врага в "райкомщиках"? Какая сила может заставить его выдернуть из реальности этот стержень?
И тут Яшина-поэта подставляет под удар Яшин-прозаик. Собственно, прозаик зреет в нем давно: слишком активная натура, слишком много впечатлений, они перехлестывают через стих…
Сюжет, с которым Яшин дебютирует как прозаик, посвящен колхозным будням; на трезвый взгляд, этот сюжет вполне вписывается в тот канон соцреализма, согласно которому труженики села борются с непрерывными трудностями и героически решают проблемы, связанные с непрекращающейся сменой сезонов. У Яшина лучшие намерения: призвать героев к работе инициативной и творческой, не быть бездумными исполнителями.
Но на дворе 1956 год.
Рассказ появляется в альманахе "Литературная Москва". Альманах попадает в идеологическую облаву.
Называется рассказ замечательно емко и кратко: "Рычаги" — прекрасное клеймо для обозначения клеветнической вылазки автора против советских людей, изображенных бездумными проводниками спускаемых сверху решений.
Вокруг идет атака на ведьм. Яшин поставлен в шеренгу "ревизионистов" рядом с Дудинцевым, Эренбургом, Граниным (Пастернак ждет своей очереди).
Никогда никаким "ревизионистом" Яшин, разумеется, не был и в ходе экзекуции таковым не стал. Хотя и каяться отказался. Но, попав в облаву, должен был почувствовать, сколь непрочен тот изначальный каркас, тот фундамент, та почва, на которой он выстроил свой дом.
Он заново вглядывается в своих прежних героев. И, в частности, в тех райкомщиков, которые спасали, как бог из машины, хозяйство Алены Фоминой. Что же теперь? Вот "они вошли и сели в три ряда в заранее намеченном порядке. Стол под сукном. Трибуна. И вода. По краю сцены — зелень, как на грядке". "Нашенские парни", садясь в президиум, становятся смешны.
Это, надо думать, пленум. Или праздник. А вот и районные будни: секретари сменяются один за другим. Тот беззастенчивый авральщик, тот непрактичный книжник, а один и вовсе забулдыга… Опять смешно. У Яшина хватает юмора примерить этот хомут и на себя: тот-то дров бы наломал — "все ямбы или все хореи, верно б, вышибло из головы".
Что верно, то верно: ямбы и хореи — последнее спасение, единственный смысл жизни. Непрерывно рассказывать о том, что с тобой происходит. "Еще вчера в душе был бог, я жить и верить мог. Теперь ни веры, ни любви: как хочешь, так живи". И живет. "Бренчаньями фальшивыми, писаньями хвастливыми" не разогреть сердец. Разогревает — рассказывая о том, как разогревает. "Ни от своей, ни от чужой вины не отрекаюсь, но долги всё те же…"
И все-таки глубинный сдвиг намечается. Сдвиг почвенный — в сторону "малой родины", родной, северной. С плацдарма, незащищенность которого обнаружилась, когда идеологи прошлись по нему с "Рычагами" наперевес, — отходит яшинская муза на запасные позиции, намеченные еще в юные годы.