Понятно, что он непопулярен, понятно, что у него сложные стихи, понятно, что необходимо быть не то что человеком образованным, но человеком, сердце которого чувствует даже шепот Иванова, даже его ворожбу. Поэтому на Луне он нам ворожит. Совершенно не обязательно понимать все его стихи, что невозможно. Я даже не знаю ни одного толкового комментария на его поэзию. Но суть одна: он нетленный, он совершенно русский человек, он абсолютный христианин в нашем, в нормальном православном смысле, и поэтому его значение непреходяще.
Владимир Винников
ПОСЫЛКА ИЗ ВОРОНЕЖА
Перевязанная по всем почтовым правилам, запечатанная сургучом, она пришла на следующий день после того, как сообщили, что Дёгтева не стало. Внутри — новая "литросовская" книга "Золотые купола" с дарственной надписью: "Дорогому Владимиру Винникову — от автора, с тёплыми чувствами, на добрую память и вообще. 12.04.2005 г." За четыре дня до смерти… Инсульт. В неполных 46 лет. "И вообще…"
После того, как в августе прошлого года мы целой полосой "Завтра" поздравили Вячеслава Дёгтева с 45-летием, не раз доводилось слышать от разных людей, особенно писателей: мол, "не по чину" такие юбилеи отмечать. И вот, "настоящего" юбилея, от "полтинника" и выше, никогда уже у Дёгтева не будет. И хорошо, что был хотя бы такой, "ненастоящий". Мы не то что мало любим, а даже мало ценим ближнего своего, пока он не станет невозвратимо дальним.
В вечных разъездах своих между Воронежем и Москвой, далее везде, в вечной своей раздёрганности, неустроенности внешней и внутренней, в вечном своем желании везде успеть и объять необъятное, Дёгтев очень многое успевал всё же объять своим художественным даром. Рассказчик он был замечательный, это признавали все. Пожалуй, даже лучший среди своих современников. Что, конечно, не значит, будто всё им созданное было в равной степени и безупречно хорошо. Напротив, писал он катастрофически неровно, и настоящие шедевры литературы отныне (и навсегда) в его наследии будут соседствовать со столь же очевидными провалами. Но нет смысла говорить, что бы ему удалось создать, если бы не было этой непрерывной погони — не за успехом даже, успех-то у него был всегда — за банальными средствами к существованию. Каждому отпущен свой срок, что успел, то успел, чего не успел — того не успел. Да — да, нет — нет, остальное от лукавого.
За последние годы с легкой руки Владимира Бондаренко Дёгтев всё плотнее отождествлял себя с Куприным. Мало того, даже начал выделять в русской литературе две линии: "бунинскую" и "купринскую". Себя причислял, естественно, ко второй, а первую активно третировал как неполноценную. Сходство между Дёгтевым и Куприным действительно было разительным: не только внешнее, но и внутреннее. Очень физически крепкие люди, оба — лётчики, оба — трудяги с неуёмной жаждой жизни и верой в собственные силы, оба поднимались в своем литературном творчестве до классических вершин и оба же писали порой такое, что лучше бы у них перо сломалось, или (это если на компьютере) пробки в квартире выбило.
В живом общении Дёгтев непрерывно "тянул одеяло на себя". Выдерживать подобное "в больших дозах" было делом нелёгким, а потому Вячеславу Ивановичу частенько доводилось становиться участником разнообразных и разномасштабных скандалов: хоть литературных, хоть бытовых, хоть общественно-политических. Но связано это было не с каким-то его собственным внутренним складом души, а с выработанной годами убеждённостью, что только таким путем — и никак не иначе — можно чего-то добиться в этой жизни. Это было профессиональное: "Если я лётчик, значит— я должен летать, а не сидеть на земле. Если я писатель, значит — я должен писать и публиковаться, а не ныть, что, вот мол, меня не печатают".
Его — печатали. И тиражи — расходились. "Две тысячи читателей у меня есть всегда", — сказал он как-то в интервью. Особенно радовался и даже гордился, что его рассказы начали включать в школьные хрестоматии: "Значит, дети будут изучать русскую литературу по Дёгтеву, как сегодня изучают ее по Пушкину, Толстому или Шолохову". Совершенно не хотел отдавать это право Набокову и компании последователей оного.