А.Суркову
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди, Как слезы они вытирали украдкою, Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! — И снова себя называли солдатками, Как встарь повелось на великой Руси. Слезами измеренный чаще, чем верстами, Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз: Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась, Как будто за каждою русской околицей, Крестом своих рук ограждая живых, Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в бога не верящих внуков своих. Ты знаешь, наверное, все-таки Родина — Не дом городской, где я празднично жил, А эти проселки, что дедами пройдены, С простыми крестами их русских могил. Не знаю, как ты, а меня с деревенскою Дорожной тоской от села до села, Со вдовьей слезою и с песнею женскою Впервые война на проселках свела. Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом, По мертвому плачущий девичий крик, Седая старуха в салопчике плисовом, Весь в белом, как на смерть одетый, старик. Ну что им сказать, чем утешить могли мы их? Но, горе поняв своим бабьим чутьем, Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые, Покуда идите, мы вас подождем. "Мы вас подождем!" — говорили нам пажити. "Мы вас подождем!" — говорили леса. Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется, Что следом за мной их идут голоса. По русским обычаям, только пожарища На русской земле раскидав позади, На наших глазах умирали товарищи, По-русски рубаху рванув на груди. Нас пули с тобою пока еще милуют. Но, трижды поверив, что жизнь уже вся, Я все-таки горд был за самую милую, За горькую землю, где я родился, За то, что на ней умереть мне завещано, Что русская мать нас на свет родила, Что, в бой провожая нас, русская женщина По-русски три раза меня обняла. 1941 Алексей СУРКОВ (1899–1983) ***Софье Кревс
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви. Ноябрь 1941 *** Видно выписал писарь мне дальний билет, Отправляя впервой на войну. На четвёртой войне, с восемнадцати лет, Я солдатскую лямку тяну. Череда лихолетий текла надо мной, От полночных пожаров красна, Не видал я, как юность прошла стороной, Как легла на виски седина. И от пуль невредим, и жарой не палим, Прохожу я по кромке огня. Видно, мать непомерным страданьем своим Откупила у смерти меня. Испытало нас время свинцом и огнём. Стали нервы железу под стать. Победим. И вернёмся. И радость вернём. И сумеем за всё наверстать. Неспроста к нам приходят неясные сны Про счастливый и солнечный край. После долгих ненастий недружной весны Ждёт и нас ослепительный май. 1942, под Ржевом Павел ШУБИН (1914–1951) ПОЛМИГА Нет, Не до седин, Не до славы Я век свой хотел бы продлить, Мне б только До той вон канавы Полмига, Полшага прожить; Прижаться к земле И в лазури Июльского ясного дня Увидеть оскал амбразуры И острые вспышки огня. Мне б только Вот эту гранату, Злорадно поставив на взвод… Всадить её, Врезать как надо, В четырежды проклятый дзот, Чтоб стало в нём пусто и тихо, Чтоб пылью осел он в траву! …Прожить бы мне эти полмига, А там я сто лет проживу! Дмитрий КОВАЛЁВ 1915–1977 ПОТЕРИ Они сошли в Полярном, в полдень, с бота. Как уцелел он, как дошёл сюда? Что там теперь? Туда ушла пехота. Слыхать, бомбили по пути суда. На всех шинели, ржавые от крови, Пожухли, коробом стоят. И только взгляды скорбь потерь откроют, Но, как позор свой, ужас затаят. От всей заставы пятеро осталось. И не сознанье подвига — вина. В глазах тысячелетняя усталость… А только, только началась война. Михаил ДУДИН (1916–1994) СНЕГ Метель кружится, засыпая Глубокий след на берегу, В овраге девочка босая Лежит на розовом снегу. Поёт густой, протяжный ветер Над пеплом пройденных путей. Скажи, зачем нам снятся дети, — У нас с тобою нет детей! Но на привале, отдыхая, Я спать спокойно не могу: Мне снится девочка босая На окровавленном снегу. 1944 Михаил ЛЬВОВ (1917–1988) *** Чтоб стать мужчиной, мало им родиться, Чтоб стать железом, мало быть рудой. Ты должен переплавиться. Разбиться. И, как руда, пожертвовать собой. Какие бури душу захлестнули! Но ты — солдат, и всё сумей принять: От поцелуя женского до пули, И научись в бою не отступать. 1941–1943 Даниил АНДРЕЕВ (1906–1959) *** Не блещут кремлёвские звёзды. Не плещет толпа у трибуны. Будь зорок! В столице безлунной, Как в проруби зимней, чёрной, Лишь дальний обугленный воздух Прожекторы длинные режут, Бросая лучистые мрежи Глубоко на звёздное дно. Давно догорели пожары В пустынях германского тыла. Давно пепелище остыло И Новгорода, и Орла. Огромны ночные удары В чугунную дверь горизонта: Враг здесь. Уже сполохом фронта Трепещет окрестная мгла. Когда ж нарастающим гудом Звучнеют пустые высоты И толпы в подземные соты Спешат, бормоча о конце, — Навстречу сверкают, как чудо, Параболы звёзд небывалых: Зелёных, серебряных, алых На тусклом ночном багреце. Читай! В исполинском размахе Вращается жернов возмездья, Несутся и гаснут созвездья, Над кровлями воет сполох, — Свершается в небе и в прахе Живой апокалипсис века: Читай! Письмена эти — веха Народов, и стран, и эпох. 1941, декабрь Михаил КУЛЬЧИЦКИЙ (1919–1943) *** Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом Вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: лейтенант Звучит "налейте нам", И, зная топографию, Он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, А просто — трудная работа. Когда — черна от пота — вверх Скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте До мозга костей промёрзших ног Наворачивается на чоботы Весом хлеба в месячный паёк. На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжёлых орденов. Не до ордена. Была бы Родина. С ежедневными Бородино. 26 декабря 1942 года Борис СЛУЦКИЙ (1919–1986) ГОЛОС ДРУГА