Газета День Литературы # 105

Эти гиблые эти мёрзлые —

Эти вами ли земли обжитые?

Нераскаянный на развалинах —

Пращур внуков моих растерявшихся —

От огней святорусского табора —

Я куплю себе портрет Сталина —

Да хоть ирода да хоть дьявола —

Обменяю на крест и на ладанку —

Гадом буду, я сниться вам стану —

Здравствуй, родина! Мы — твоё стадо

Мы и быдло тебе и паства —

Мы тебе приготовим блюдо —

Из двух тысяч годин бесстрашия —

Жри, собака! заплачено кровью! —

Разворована наша житница —

Едет набок седая кровля —

Неприступные наши ворота —

Разодрала как рот зевота —

Хахаль твой ходит гоголем-моголем —

Достоевская моя родина —

Роговица глаза оленьего —

Злыми псами кишок твоих вырвано

Ах шалавы иконописные —

поднимите свои бесстыжие —

свои юбки цветные алые —

свои очи как Бог уставшие —

свои головы дурьи рыжие —

ах поэты мои рублевые —

Сколько ереси в вас это надо же —

Мои девочки беспонтовые —

Мои мальчики бесшабашные

Павел Васильев

Артём Весёлый

Иван Приблудный

Борис Корнилов

Приходите ко мне мои близкие —

Будем есть с вами чёрные ягоды —

Я прошу вас о понимании —

Я несу вам просьбу о милости —

из моей поднебесной волости —

Имена ваши — в моём имени —

Наша родина — нам заступница —

Выше, взоры, и тише, музыка, —

Начинается день поминания

— Я куплю себе портрет Сталина —

***

Если в электричке

сидя друг напротив друга

мы прижмемся к обмороженному стеклу щеками

и

постараемся соединить губы

то на стекле останется бабочка

а

на наших щеках рисунок пальцев всех

желавших узнать куда едем

* * * …уж лучше ржавою слюной дырявить наст, лицом в снегу шептать: «ну, отстрелялся, воин…», не звать ушедших на высотку, там, где наш кусок земли отобран и присвоен, и лучше, щурясь, видеть ярый флаг, разнежившийся в небесах медово, и слышать шаг невидимых фаланг фалангой пальца касаясь спускового, и лучше нежить и ласкать свою беду, свою бедовую, но правую победу, питаясь яростью дурною, и в бреду нести в четверг всё, что обрыдло в среду, — вот Отче, вот Отечество, и всё: здесь больше нет ни смысла, ни ответа, листьё опавшее, степное будыльё, тоска запечная от века и до века, для вас Империя смердит, а мы есть смерды Империи, мы прах ее и дым, мы соль её, и каждые два метра её Величества собою освятим, здесь солоно на вкус, здесь на восходе ржаная кровь восходит до небес, беспамятство святое хороводит нас от «покамест» и до «позарез», здесь небеса брюхаты, их подшёрсток осклизл и затхл, не греет, но парит, здесь каждый неприкаянный подросток на злом косноязычье говорит, мы здесь примёрзли языками, брюхом, каждой своей ресницей, каждым волоском, мы безымянны все, но всякий павший сидит средь нас за сумрачным столом, — так значит лучше — лучше, как мы есть, как были мы, и так, как мы пребудем, вот рёбра — сердце сохранить, вот крест, вот родины больные перепутья, и лучше мне безбрежия её, чем ваша гнусь, расчёты, сплетни, сметы, ухмылки ваши, мерзкое враньё, слова никчемные и вздутые победы… (обратно)

Владимир Осипов ИВАН-РАЗВЕДЧИК

В то лето я отирался у овощных баз на Товарной, куда прибывали вагоны с арбузами, дынями, душистыми южными яблоками. Подворовывал. Что-то продавал, что-то нёс домой, но большую часть съедал там же, в зарослях высоченной травы.

Но однажды меня накрыли дружинники и здорово напугали, сказав, что сдадут в милицию. Этого мне не нужно было совсем, потому что я уже тогда состоял на учёте именно в линейном отделе.

Я в голос ревел, размазывал по щекам слёзы, обещал больше этого не делать, клялся, что сирота и живу один с глухонемой тёткой. Вот эта несуществующая тётка их и разжалобила.

— Ладно, давай отпустим, — сказал старший.

Я уже стал успокаиваться и решил, когда отпустят, нырнуть за составом в траву — проследить, куда пойдут дружинники, ведь надо же выведать, где у них штаб, чтобы в следующий раз так глупо не попадаться.

Но вдруг тот же старший произнёс:

— Дай слово, что больше не будешь здесь воровать.