И куда более убедительный по сложности, объемности восприятия судьбоносных событий, чем то убогое, плоскостное изображение, которое ныне нам навязывает телевизор со всеми своими "Штрафбатами" и "Московскими сагами". Да, и тут вовсю действуют "органы", от которых надо спасать невинных людей (предаваемых холодно циничными западными законниками-формалистами). Но действуют и живые, сохранившие русскую душу в советском обличье люди, остойчивые в своей нравственной правде. Победители зла.
В романе Бориса Ильина есть место, где автогерой напрямую излагает свое кредо (которое проявляется, конечно, и в его поступках). Оно то же, что и у матери автора — вот она, эстафета. Ни при каких обстоятельствах, говорит он, нельзя забывать о той части своей души, которая "не от мира сего", которая вложена в нас свыше. Можно совершать самые сумасшедшие поступки, можно жертвовать и жизнью — если жертва не темный психический срыв, "не побочный продукт страха", а веление высшего Смысла. "Бог перед каждым ставит задачу…" Прежние русские люди отличаются от нас тем, что знали это с самого раннего детства.
И этот роман, признаюсь, оживил мои личные воспоминания. Ведь через четверть века после Бориса Ильина (который на четверть века меня старше) и я оказался там же, в Германии, тоже отбывая воинскую повинность в "оккупационных" войсках. Впечатления от немцев и Неметчины оказались во многом презанятным образом сходны. Будто все еще длилось эхо той далекой войны. Вот хоть такой памятный эпизод: с пакетом от главкома громыхаю на видавшем виды уазике ("козле") по берлинской Унтер ден Линден в наше посольство, а навстречу мне от Бранденбургских ворот в шикарном своем шевроле катит мой явный ровесник американец, тоже очкарик и тоже в новенькой, только мышиного цвета форме, и мы дружелюбно, но веско киваем друг другу: мол, хэллоу, союзничек, — словно воскрешая из прапамяти нашей, совместной, те давние, описанные Ильиным годы... Удивительная вещь всё же история. И то, как нас в ней разместили.
Удивительны памятные словесные знаки ее. Особенно, когда они являются так нежданно. За этот подарок нельзя не поблагодарить два музея Боратынского — казанский, что издал роман "День восьмой", и мурановский во главе с его главным хранителем С.А.Долгополовой, отыскавшей "Зеленую линию" и озадачившей "саму" Наталию Трауберг переводом.
Как же мы все-таки богаты! Иной раз и сами не знаем, насколько.
Владимир Смык ПАМЯТИ ОТЦА ДИМИТРИЯ ДУДКО
Как быстро таял твой земной состав —
Освобождаясь от всего, что тленно,
Ты уходил. И плакал я, узнав.
Как он велик уход души смиренной.
Теперь она в раю, а мой удел
Печаль и слезы...Так недавно было:
Ты с Богом говорил, а я глядел —
Да что я мог еще? — тебе в затылок.
Ах, славно до чего тогда жилось!
Блестел затылок. Тихий белый пламень
Над ним струился реденьких волос,
Как нимб его запечатлела память.
Я знаю, что и многогрешный аз
Порою был предметом разговора.
Ты с Богом говорил, о тех которых
Любовью — не жезлом железным — пас.
...Под ветром, налетевшим в час заката,
Как угли гроздья вспыхнули рябин.
Где твой затылок,
сильный мой ходатай?
Один я перед Господом, один.
Регина Григорьева ФИЗИОЛОГИЯ СТИХА
ДЕТИ ГАМЕЛЬНА
под касанием легкой флейточки
расступается тишина,
отражается в окнах стрельчатых
перламутровая луна,
и текучим холодным пламенем
нежной музыки злой каприз
заливает булыжники Гамельна
и сбегает по улицам вниз.
и распахиваются оконца,
и вдоль узких лестниц ручьем
за насмешливым незнакомцем,
за звенящим лунным лучом,
с одеяния шутовского
не сводя восхищенных глаз,
подпевая и пританцовывая,